Ему указывали затем на все ограничения в пище и питье… Если неофит оставался тверд, его подвергали обрезанию в присутствии трех ученых, а затем его вели к омовению, после чего он считался евреем».
В условиях XVIII века, когда за переход в иудейскую веру лишали жизни, новообращенному надлежало быть непоколебимым в своих убеждениях. Из той эпохи ведомы всего еще два случая такого перехода, причем с самым плачевным исходом. В 1716 году в городе со старейшей еврейской общиной, Дубно, были казнены две прошедшие гиюр (именно так называют принятие иудаизма) христианки. Мещанки Марина Сыровайцова и Марина Войцехова показали на следствии, что «задумали перейти в иудейство по собственной воле» и «готовы погибнуть еврейками за живого Бога, потому что христианская вера ложна». Выяснилось при этом, что о преимуществах иудаизма Сыровайцовой насказал ее отец, бывший… священником. Женщин многажды пытали. Сыровайцова была приговорена к терзанию тела клещами, а затем к сожжению заживо на костре, а Войцеховой, которая после сотни ударов плетьми покаялась в отступничестве, отрубили голову, а ее труп сожгли.
В исторической памяти сохранилась и легенда о Гер-Цедеке, знатном польском дворянине, графе Валентине Потоцком. Он перешел из католичества в еврейство и был по приговору церковного суда сожжен за это в Вильно 24 мая 1749 года. Однако мы – увы! – лишены возможности проследить, как вызревало в Потоцком желание обратиться к иудаизму, какие душевные борения довелось ему преодолеть. Известно лишь, что, будучи в Париже, куда он направился совершенствоваться в науках, Потоцкий забрел как-то в лавку букиниста. Здесь его внимание привлек склонившийся над фолиантом старик- еврей. Узнав, что речь в книге идет об иудейской вере, пытливый граф решил с ней ознакомиться, и старик согласился давать ему тайные уроки. Далее известен только результат этих уроков: разочаровавшись в истинности христианства (хотя графу благоволил сам римский папа), Потоцкий уехал в Амстердам, где принял иудаизм и был наречен Авраам бен Авраам.
Если говорить о Руси, то примеры иудейского миссионерства отмечены лишь на раннем этапе ее истории. Об одном из них, так называемом «прении вер» с участием хазарских раввинов при дворе князя Владимира-Крестителя, мы уже упоминали. Историк Василий Татищев указывает также, что при веротерпимом князе Святополке «жиды… имели великую свободу и власть, чрез то… они же многих прельстили в свой закон», однако подтверждений этому нет. А Киево-Печерский патерик (XI век) повествует о мученике Евстратии, который был взят в плен при разорении Киева половцами и продан в рабство иудею из крымского города Корсуня. По преданию, этот самый иудей-святотатец потребовал от него и от 50 других русских пленных отречься от Христа и совершить гиюр, но не добился ничего, и тогда уморил всех голодом, а Евстратия, привыкшего к постам и потому выжившего, распял во время празднования еврейской пасхи. Однако православные богословы Александр Мень и Яков Кротов сомневаются в достоверности данных о Евстратии и называют их «баснями», «издевательством над здравым смыслом, Истиной, Христом». И безусловно прав историк Николай Градовский, автор монографии «Отношение к евреям в древней и современной Руси…» (Т.1, 1891), резюмировавший, что «евреи вообще не уличались в склонности к пропаганде и прозелитизму». Очень точно сказал об этом и Лев Толстой: «В деле веротерпимости еврейская религия далека не только от того, чтобы вербовать приверженцев, а напротив – Талмуд предписывает, что если нееврей хочет перейти в еврейскую веру, то должно разъяснить ему, как тяжело быть евреем, и что праведники других религий тоже унаследуют царство небесное»[7].
Но вернемся к Александру Возницыну. Есть все основания думать, что он принял иудейскую веру не «по коварственным наговорам жида Боруха Лейбова» (как об этом будут писать в официальных документах), а по собственному разумению. При этом он ясно понимал, с какой нескрываемой злобой и ненавистью будет воспринят сей его шаг окружающими, и по возможности тщился себя обезопасить. Так, направляясь в декабре 1736 года в Смоленск, а затем в Польшу «к лучшему познанию Жидовского закона», он объявил домочадцам, что едет, дескать, к тамошнему искусному лекарю, дабы тот излечил его от недугов (явно мнимых, поскольку, по показаниям многочисленных свидетелей, никаких болезней у него не наблюдалось). Знаменательно, что в путешествие они должны были ехать вдвоем с Лейбовым, но (опять-таки конспирация!) их крытые коляски встретились в условленном месте на пути к Смоленску, в 50-ти верстах от Москвы.
Материалы дела позволяют восстановить факты: оказавшись в польском местечке Дубровна, Возницын поселился в доме сына Боруха, Меера. Далее Александр настоятельно просил о своем переходе в иудаизм и желал совершить обрезание, о чем «согнув руки свои, присягал». И Лейбов, вняв его просьбам, призвал «жидов трех человек», среди коих находился и моэль, «который от Рабинов, то есть Жидовских судей благословен на обрезание рождающихся… младенцев». После сего была совершена брит мила, и Возницын, вступивший в союз с праотцом Авраамом, на радостях пожаловал моэля 10 рублями. И «все означенные Жиды с оным Борухом и сыном его по Жидовскому обряду обедали, а он, Возницын, от обрезания изнемог и лежал в постели своей». При этом «Жидовские шабасы [соблюдал] и богохульные противные о Христе Господе Боге слова… он, Возницын, произносил».
Когда Возницын вернулся из Польши в Москву, отношения Возницына с женой еще более накалились, так что дело и до рукоприкладства дошло. Елена Ивановна злобилась на «немалые мучительства» и «нестерпимые побои», учиненные ей благоверным. К тому же, она опасалась остаться без гроша за душой в случае развода. Так или иначе, у нее были все резоны избавиться от чуждого и не любящего ее супруга. Вообще, сохранившиеся сведения о Возницыной, позволяют говорить о ней как о женщине склочной, вздорной, корыстолюбивой и малограмотной. Тем не менее, в извете, поданном ею 4 мая 1737 года в канцелярию Московского Синодального правления, Елена Ивановна внятно и достаточно красноречиво рассказала о всех «преступлениях» муженька. Бойкий канцелярский стиль ее извета явственно обнаруживает, что рукой Возницыной водил некий поднаторевший в крючкотворстве человек. Им мог быть священник отец Никодим, большой дока по этой части, который, надо думать, небескорыстно, подучил ее, что и как писать, да на какие пружины нажимать надобно.
