— Не могли бы вы послать за бутылочкой бренди, — попросил я вдову.
— Судя по televisione, вы уже достаточно набрендились.
— О Боже, это так ужасно выглядело?
— Я схожу и принесу чего-нибудь, — сказал Уинтерботтом, — если дадите денег.
Я взглянул на Уинтерботттома и внезапно подумал об огромной бутылке холодного английского светлого эля, который устроил бы меня лучше всего на сон грядущий. И это было странно, я редко пил английское пиво.
— Пошли, — пригласил я. — Сходим, тут недалеко. Господи, как же я устал.
Паб неподалеку назывался «Якорь». Он был полон потных мужиков и вест-индийских девок, плюс дрожащий преподаватель из университета, который пил дрожащий томатный сок. На стенах красовались фотографии королевской семьи.
— По одной, — заказал я. — Я правда думаю, что не смогу заснуть от усталости.
— Я бы заплатил, — сказал Уинтерботтом, — честно, заплатил бы, но не могу. Мне стыдно, но ведь хотел как лучше. Честно. Просто я не создан для успеха.
— Как там Имогена?
— Честно, не знаю. Ничего не слышал. С другой стороны, так даже лучше, и хорошо, что она не пишет. И это объясняет все, абсолютно все. Это ревность.
— Какая? Вы о чем? Не забывайте, что я был в Японии.
— К Дженнифер, — сказал Уинтерботтом, склонив голову в глубоком унынии. Потом он попытался проглотить имя, как таблетку, запив его своей полупинтой светлого пива. — Это одна, ну, с которой я живу сейчас. Даже не помню, как это началось. Это случилось, когда Имогена ушла. Дженнифер была в баре, а потом пошла ко мне. Она сказала, что сварит сосиски. Ну и вот вам. Очень ревнивая, — повторил он. — И говорит, знаете ли, изысканно, как Имогена прежде.
— Вы что, совсем дурак? — спросил я.
Светлый эль, теплый и поддельный, вставлял плохо, он-то меня и попутал. Я заказал бренди с газировкой. Боже, как я устал.
— Ну да, — глупо ухмыльнулся Уинтерботтом. — И, послушайте, я очень, очень сожалею о вашем отце. Только ради этого я пришел сюда. Вы знаете, что я делал вечером? — Гордость распирала его. — Мы были вместе в пабе, и потом это в телевизоре. Тогда я сказал, что знаком с вами, и она мне не поверила. И тогда я сказал, что пойду в сортир. Сортир там во дворе, знаете ли. Ну и я помчался, как угорелый, — вроде отлить. Я не думаю, что она поняла, куда я. Но когда вернусь, скандал будет грандиозный.
Он хихикнул.
— На что вы живете?
— На что я могу жить. За ее счет, я думаю. У нее небольшая пенсия, видите ли. И еще у нее алименты.
— Сколько же ей лет, Господи помилуй?
— Сколько? Старше меня. Гораздо. Но, о-оо, нет же, нет, ну что вы. И она очень умна. Но очень ревнива.
— Вы, — сказал я, — немедленно возвращаетесь к Элис.
— Знаете, — сказал он изумленно, — как раз об этом я и подумывал. Я подумал, что вы там поглядите, как карты легли, и дадите мне знать.
— Лучше бы вам вернуться, — сказал я, — пока не слишком поздно. Пока Элис не связалась с кем-нибудь еще.
— Но этот Джек Браунлоу уже женат. И никогда не получит развод.
— Я не Джека Браунлоу имел в виду, — сказал я. — Неважно кого. Вам бы не следовало все это начинать, вы не созданы для этого.
— Это она все начала, она и Джек Браунлоу.
— Да какая разница, кто заварил кашу. Вы сильно согрешили против стабильности и сами видите, в какое чертово месиво можно попасть, вытворяя такое, — сказал я. — Но пойду-ка я посплю немного. Я просто с ног валюсь.
— Слушайте, — сглотнул Уинтерботтом, — если я вернусь, то обратно уже не выберусь. Уж она постарается. Когда вы отправляетесь?
— Утром.
— Если бы, — сглотнул Уинтерботтом, — вы дали мне взаймы на билет…
— Взаймы, взаймы, взаймы, — сказал я, — дам, дам, дам. Что, черт возьми, вы бы без меня делали?
— Если бы я мог остаться у вас на ночь…
— Да, — согласился я. Глаза у меня слипались. — И я дам вам бритву и чистую рубашку.
— Вы все получите обратно, получите, честное слово. Наверно, не очень сложно будет вернуться на старую работу, ну в самом-то деле. Я хочу сказать, что не совершил ничего плохого, ведь правда же? Ну, ладно, — гордо продолжил Уинтерботтом, — я признаю, что свалял дурака, черт меня побери. Так ведь?
Я чуть не упал.
