В том же месяце он снова оказался во Франкфурте, увидел Околовича и других деятелей НТС, а 15 сентября выступил на закрытии встречи антикоммунистических групп, проходившей в Ботаническом саду города. Это было чревато неприятностями, и они не заставили себя ждать.
После выступления он заказал себе чашку кофе. Вкус кофе оказался необычным, он сделал пару глотков и оставил кофе недопитым. И это наверняка спасло ему жизнь. Он упал и следующий месяц провел в госпиталях – вначале в немецком, а затем, когда было заподозрено отравление (первоначальным диагнозом был острый гастрит), в американском военном под круглосуточной охраной. Его тело покрылось бурыми полосами, а волосы вылезали клочьями, но американские врачи сумели спасти его, прибегая к переливаниям крови и инъекциям, некоторые из которых были экспериментальными.
У Хохлова не было сомнений насчет того, кто хотел убить его, но ему было интересно узнать о методах, которые использовали его бывшие коллеги. Уже будучи в Соединенных Штатах, он узнал из токсикологического анализа, что был отравлен радиоактивным таллием. Бывший хорошо тренированный советский киллер, который выступал за использование в работе самых современных форм, был наконец удовлетворен.
Канберра
Эти драмы зимы 1954 года закончились уникальным двойным побегом. За девять дет до этого Игорь Гузенко сбежал из советского посольства в Оттаве вместе с женой, и она помогала ему в последовавших злоключениях. Но Анна была обыкновенной советской женщиной, как и жены других перебежчиков, последовавших примеру Гузенко почти десять лет спустя, независимо от того, покинули ли их мужья намеренно, вынужденно или с сожалением. В деле с Владимиром и Евдокией Петровыми мы имеем дело не просто с мужем и женой, а с коллегами. Во время побега он был подполковником МВД, где тогда гнездилась советская разведка, а она – капитаном той же службы. Тот же факт, что они не смогли совершить побег вместе, а лишь с промежутком в полмесяца, когда истеричную жену заставили присоединиться к мужу её советские телохранители, придает дополнительный драматический эффект этому событию. Дело Петровых уникально и в другом смысле: этому делу в самый его разгар была придана небывалая – ни до, ни после – гласность в прессе.
И до того, как они поженились, их жизнь шла, можно сказать, параллельными курсами. Он родился 15 февраля 1907 года в деревне Лариха в Центральной Сибири, в крестьянской семье Шороховых. Она родилась за семь лет до него[43] в заброшенной деревеньке Липки Рязанской губернии, а в возрасте 10 лет переехала вместе с родителями в Москву.
Оба были пионерами и комсомольцами, и Владимир стал таким неистовым коммунистом, что в 1929 году сменил фамилию и стал Пролетарским. Он отслужил три с половиной года на Балтике шифровальщиком и в 1933 году попал в таком же качестве на службу в штаб-квартиру разведки. Еще моряком он во время одного из последних увольнений на берег он зарегистрировал брак с молоденькой девушкой, но этот брак распался через пять лет.
Она после школы и двухгодичных курсов иностранного языка тоже попала на шифровальную работу в то же учреждение. Оба были свидетелями и раскулачивания, и репрессий 30-х годов. Два начальника Евдокии – некто Гусев и Глеб Бокий, старый большевик, знавший Ленина, – были расстреляны в 1937 году. Еще больший удар постиг непосредственно её в её доме. Она влюбилась в своего коллегу по службе Романа Кривоша, серба по происхождению, фигуру противоречивую, с потенциально опасными для него происхождением и увлечением – он любил писать прозу и стихи [44]. Этой своей необычностью он и очаровал Евдокию. В общем, он в 1936 развелся с женой – эстрадной артисткой, и Дуся переехала к нему[45]. В 1937 году родилась дочь, и семейное счастье казалось полным (тогда семейные союзы часто обходились без регистрации брака), но в середине её 45-дневного отпуска, положенного тогда советским матерям после рождения ребенка, это счастье оборвалось: в два часа ночью пришли два офицера в форме, перерыли всю квартиру и увели Романа (Роман остался жив, через десять лет Евдокия случайно увидела его в Москве – плохо одетого, с несколькими выбитыми передними зубами). Рассвет застал её одну, сидящей с крошечной дочкой на руках. Партийная инквизиция объявила ей «строгий с предупреждением» по комсомольской линии – за то, что не разглядела врага, – но на работе оставили. Но даже сумасбродный вердикт не поколебал тогда её веры в систему.
Потом она встретила Володю Пролетарского, который в 1938 году вернулся из китайской провинции Синьцзян, где был в составе группы шифровальщиков, и начал осаждать её. Ее выбор был сделан, когда в апреле 1940 года умерла от менингита её дочка, которая успела полюбить «дядю Володю», звала его перед смертью, и он провел рядом с нею и убитой горем матерью последние часы её жизни…
Фамилию она оставила свою: фамилия «Пролетарская» казалась ей вычурной и искусственной. Но проблема счастливо разрешилась, когда супругов и коллег в 1942 году направили на работу в Стокгольм. Начальство решило, что «Пролетарский» звучало бы слишком воинственно для пребывания в нейтральной Швеции. И они стали Петровыми.
Путешествие вылилось в настоящий кошмар. Вначале десять недель жили в Архангельске в надежде сесть на конвой в Лондон. Но потом отправились через Тегеран, Каир и морем в Дурбан (и «по дороге» были торпедированы в Красном море), затем морем до Британии, а затем уже ночным рейсом из Абердина добрались до Стокгольма. В семимесячном путешествии Евдокия увидела много необычного и неожиданного: обилие продуктов на каирских рынках, доброе отношение на борту британского эсминца, подобравшего их в Красном море, и гостеприимство к «торпедированным русским» повсюду в Южной Африке. За четыре года пребывания в Швеции они увидели много примеров западной свободы и западного изобилия. Но ничто не поколебало их коммунистической лояльности.
Официально Владимир был дипломатом, но у него были две секретные функции – шифровальщика и офицера безопасности по работе в советской колонии. Последняя функция не доставляла ему неудобств, хотя под его надзором была и сама мадам Коллонтай, посол, уважаемая героиня революции и
