А через несколько дней происходит еще одна, не менее темная: прибегает в Преображенское некий человек с криком, что, мол, там в кустах сидят вооруженные люди, хотят извести царя. По другим сведениям, прибежал не «человек незнаемый», а стрелец из караула: мол, остальные караульщики баются со злоумышленниками, давайте подмогу, спасайте царя!
Эта история еще темнее первой, потому что этих-то злоумышленников вообще никто в глаза не видел. Сидели, мол, в кустах, ждали царя… Почему именно царя? Кто сказал, что вообще кого-то ждали? И были ли они вообще, эти загадочные люди, под вечер засевшие в кустах?
История с засланными от Софьи убийцами важна потому, что стала спусковым механизмом для важных исторических событий. Дело в том, что Петр, только что вернувшийся из Немецкой слободы, Кукуя, и завалившийся спать, смертельно перепугался этих загадочных убийц. В одной рубашке, с перекошенным лицом, кинулся Петр бежать, спасаться, куда глаза глядят. Издавая дикие вопли, судорожно дергая лицом и всем телом, еле взобрался он на лошадь, и бедное животное рвануло под обезумевшим седоком. Петр прискакал в Троице-Сергиеву лавру, под защиту могучих стен, отдался на волю монахов — вот, святые отцы, спасайте, меня убивают! Судя по всему, он и правда был невероятно перепуган. Впрочем, и потом множество раз в ситуации малейшей опасности будет повторяться эта реакция — истерика, эпилептический припадок, сдавленные вопли, паническое бегство куда глаза глядят.
Уже утром в Троицу приезжает Меншиков, привозит «милому другу» портки и какую-никакую одежду: Петр ведь ускакал буквально в нательной рубашке, едва прикрывшись. Петр отказывается выйти из-под защиты колоссальных стен монастыря-крепости, и весь его двор из села Преображенское перемещается именно сюда. По всей стране звучит призыв ко всему дворянству, ко всем государственным чиновникам, к армии — собираться сюда, к Троице-Сергиевой лавре! Собирать дворянское ополчение, двигаться всей силой против изменщиков, пытавшихся убить «второго царя».
Разумеется, Софья от своего имени и от имени «первого царя» тоже созывает дворянское ополчение: всем идти в Москву, в Кремль, — звучит ее грозный приказ!
Что не выдержали нервы у Петра, очевидно, кто спорит, но очень уж похоже — не у него одного, у обеих сторон попросту не выдержали нервы. Может быть, дело тут в женитьбе Петра: по тогдашним русским обычаям женатый парень становился взрослым, и наследник престола, женившись, уже получал право сесть на престол. Вот и не выдержали нервы и у Софьи, и у сторонников Петра.
И в конце августа 1689 года страна оказывается в ситуации пока холодной, без пальбы, но совершенно реальной войны — гражданской и династической. Два правительства в стране: одно — в Москве, другое — в Троице-Сергиевой лавре, и каждое требует лояльности от каждого сколько- нибудь заметного в стране человека. Требует явиться «конным, людным и оружным», изъявить свою лояльность и высказаться в пользу именно этого правительства.
Страна выбирает Нарышкиных. Со всей огромной страны медленно, но неуклонно течет ручеек в Троице-Сергиевую лавру. Из Москвы, из лагеря Софьи, течет точно такой же ручеек, вплоть до последних, казалось бы, на сто рядов проверенных людей. Разумеется, множество людей выбирает лавру не потому, что в чем-то убеждены, что-то считают или на кого-то полагаются. 90 % дворян, не говоря о рядовых солдатах и стрельцах, руководствуются не соображениями о судьбах России, а собственными эгоистическими стремлениями, страхами и расчетами. А очень часто — и прямыми приказами благодетелей, начальников или сюзеренов.
Но и выбор, несомненно, есть, уже хотя бы выбор тех, кто полномочен приказать этим 90 % или убедить их в чем-то. Расчет на милости, если Нарышкины победят? Но ведь и Милославские не поскупятся для тех, кто посадит Софью на трон. Прямой подкуп? Но никаких невероятных богатств, никаких возможностей раздавать придворные чины нет у Нарышкиных, или, вернее, их не больше, чем у политических конкурентов; они не богаче Милославских и их сторонников, да и сам претендент на престол с их стороны все-таки более «неказистый» — «второй царь», а вовсе не первый и не правитель…
Почему же страна все-таки выбирает Нарышкиных?
Одна причина проста — это пол Софьи. Представим себе, что на ее месте была бы не дочь царя Алексея Михайловича, а сын. Скажем, ну, тот же Василий. Пусть даже не наделенный всеми талантами и достоинствами Василия Голицына, но и не дурачок, не ничтожество, не трус… Скажем, нечто среднестатистическое, эдакий человек средних талантов и способностей (как основатель династии Михаил, например). Или человек с теми же способностями, что сама Софья, но только мужчина?
Странно, что эта мысль до сих пор не приходила в голову нашим историкам, она вообще-то ведь элементарна. Но все, кого я спрашивал: а что, если бы на стороне Милославских сидел бы на престоле не Софья Алексеевна, а сын… назовем его хотя бы Василий Алексеевич, и пусть он будет тех же лет (в 1689 году Софье был 31 год)? Иван Алексеевич, болезненный и неумный, «головой скорбный», — это, конечно, не знамя. Ну, а если бы знамя все-таки у Милославских имелось бы? И все, с кем я обсуждал такую возможность, единодушны — в этом случае у Петра не было бы ни одного шанса. Ни единого!
Вот и получается, что страна готова была признать женщину правительницей, по мере привыкания к ситуации, и правящей царицей. Но именно что не выбрать, а признать, раз уж сложилась такая ситуация; смириться с положением вещей, раз уж нет лучшего претендента; согласиться с тем, что женщина сидит на престоле по старому доброму принципу: «на безрыбье и рак рыба». А вот выбрать женщину в цари, взять на себя ответственность за то, что она будет сидеть на престоле, отдать ей власть — к этому Россия готова еще совершенно не была.
Но это — только одна и, очень может быть, далеко не основная причина. Допускаю, что это прозвучит невероятно, даже дико, но похоже, власть досталась Петру именно потому, что и он лично, и Нарышкины олицетворяли собой самый кондовый застой.
Все знают, что Софья и Голицын — это реформы, это движение. А Петр — это стоящая за ним «Медведиха» с ее кланом людей неидейных,
