подмостки, на которых каждый день разыгрывалась сцена «Царствование». Алексей Михайлович с явным, совершенно нескрываемым удовольствием играл в ней роль царствующей особы, и у нас нет причин считать, что быть царем ему хоть в какой-то степени не нравилось. Нравилось! Еще как нравилось!
Из года в год, из десятилетия в десятилетие Алексей Михайлович вставал в четыре часа утра, молился и с особым тщанием поклонялся иконе того святого, чья память отмечалась в тот же день. Затем следовало церемониальное свидание с царицей, после чего царь шел в Думу и до обедни «сидел» с боярами. К обедне шли очень торжественно, и царь, если был церковный праздник, даже менял платье с бархатного на золотое.
После обедни царь выслушивал доклады бояр и приказных людей.
Пополудни начинался обед, который редко продолжался менее двух часов. Потом царь спал до вечерни.
После ужина царь проводил время в кругу семьи, личных друзей, играя в шахматы или слушая рассказы бывалых людей о старине и о неведомых странах.
Известно, что с Семеном Дежневым он проговорил очень долго и подробно расспрашивал его про моржей, плавучие льдины и прочие удивительные вещи, необязательные для управления государством, но интересные с познавательной точки зрения. Алексей Михайлович умел и любил учиться, этому его научили на совесть.
Даже если царь выезжал на несколько часов, чтобы посмотреть кулачные бои на Москве-реке, писался специальный указ, кому во время его отсутствия «государство ведати».
А сами выезды совершались предельно торжественно, ритуально, и не только потому, что все встречные должны были валиться на брюхи! Было ритуализировано все — сколько идет глашатаев, кричит в народ, сообщает, что едет царь. С какой скоростью идут глашатаи и какими именно словами они кричат, сколько слуг и с каким вооружением следуют за царским возком и какие фамилии следуют с царем; и с какими словами открывается дверь кареты, и кто опять же с какими словесными формулами ставит на снег резной стульчик, на который сядет царь смотреть потеху.
Таким же ритуалом обставлялась и соколиная охота в Коломенском. Подробнейшим образом расписывалось, кто и у кого должен принимать сокола на рукавицу, как и с какими словами его пускать, в каком порядке скакать и как общаться друг с другом. Разрабатывался даже специальный тарабарский «язык», в котором отдельные буквы переставлялись местами в словах, чтобы никому, кроме посвященных, не была понятна речь царя и его егерей.
Не исключаю, что многое в этом ритуале — тоже «западное влияние», в том числе версальского двора. Другое дело, что ритуалы в Версале были совершенно другие: там не смотрели кулачных боев, а смотрели, как палач ломиком разбивает преступнику кости на руках и ногах, или же ехали в театр. Но и в Версале так же подробно было расписано каждое «событие», так же все было доведено до священнодействия, до ритуала.
Даже утро короля и королевы так же расписывалось по минутам: ровно в 12 часов пополудни человек, одетый в шелк и в бархат, возглашал собравшейся толпе придворных, что король «уже не почивает» (при этом не имело ни малейшего значения, что на самом деле делает король; придворные все равно к королю не лезли, продолжая общаться между собой). Известно было, сколько придворных и с какими титулами должны приносить королю утренний шоколад, и упаси Боже, если поднос с шоколадом нес не граф, а всего-навсего виконт! Так же хорошо все знали, кто из придворных, с каким придворным чином и с каким наследственным титулом должен передать другому, с титулом более высоким, каждую деталь королевского туалета, чтобы эта деталь — рубашка, шляпа или чулок — пропутешествовала по рукам нескольких человек и наконец была бы надета на короля. Считалось чудовищным безобразием и нарушением приличий, если нарушался ритуал.
Даже выносить ночной горшок короля должны были три человека, одетых в бархат и вооруженных шпагами. Зачем им шпаги?! — воскликнете вы… Скажу откровенно, не знаю: ведь очень маловероятно, чтобы какие-то злоумышленники хотели отбить королевский горшок и скрыться с его содержимым в неизвестном направлении. Впрочем, в той же степени сомнительно, что помогать одеться королю обязательно должны были пятьдесят или шестьдесят людей. Скорее всего, не было необходимости больше чем в одном, от силы в двух камердинерах, и совершенно не понятно, обязательно ли они должны быть графами или герцогами.
Так же построены были и обеды, и приемы, и вообще вся жизнь французского королевского двора; этот ритуал считался исключительно важным для жизни Франции, нарушение его квалифицировалось как государственная измена, и нельзя отказать королям и их придворным в логике — ритуал символизировал могущество государства, общность королей и дворянства, нерушимость феодальной иерархии и много чего еще.
А самое главное — в XVII–XVIII веках в мире лидировала Франция: французские мелодии, французские моды и французские обычаи считались самыми совершенными и «передовыми», и вся Европа охотно обезьянничала у Франции. Версальский придворный ритуал копировали даже в Британии, традиционно настроенной антифранцузски, а уж тем более — при дворах немецких и итальянских князьков.
Почему нужно исключать такую возможность, что Алексей Михайлович, хотя и очень своеобразно, пытался обезьянничать с Версаля?
Но было тут прямое влияние или нет, а Алексей Михайлович охотно посвящал свою жизнь ритуалу. В этом смысле он — царь, который царствовал «со вкусом», которому нравилась торжественность царских выходов, нарочитая таинственность дьяков Тайного приказа, который получал удовольствие от самого процесса — быть царем.
Но если быть царем, всю жизнь играть роль царя, то почему обязательно роль царя злого, жестокого, которого все боятся? Гораздо приятнее играть роль царя справедливого и доброго; феодала, который будет вершить праведный суд, давать разумные законы, с которым рады будут общаться подданные и которому многие будут благодарны.
