«Грешное свое хождеше за три моря» — так называет Афанасий Никитин свое сочинение. Почему грешное? А потому, что путешествие совершено в неправедную землю — это антипаломничество, паломничество чуть ли не к сатане.
К тому же «заморскими» в XV веке называют и сухопутные страны, куда можно проехать посуху: Францию, Германию. Море, по традиционным представлениям, отделяет царство мертвых от царства живых. Таким образом, совершенно реальные страны оказываются как бы частью царства мертвых, потусторонним миром.
В этом свете «За три моря…», право же, приобретает совершенно особый смысл. Афанасий Никитин, получается, путешествует как бы на тот свет. В землю, обладающую свойствами ада.
Нормальное христианское поведение оказывается невозможным в нечистом, нехристианском месте.
Афанасий Никитин мучится тем, что не может молиться Христу (а только Богу Отцу), не соблюдает праздника Пасхи, постов и т. д. Но в «бесерменской» земле их и нельзя соблюдать. И нельзя писать и говорить на «святых», «праведных» языках — русском, церковнославянском.
И Афанасий Никитин писал на татарском, персидском, арабском языках. В нечистом, нехристианском пространстве надо пользоваться нечистым, «басурманским» языком.
Афанасий Никитин постоянно молится, в его «Хождении…» много молитвенных обращений, религиозно-лирических отступлений. Он выступает как ревностный и притом вполне ортодоксальный христианин. Но к Богу ему «приходится» обращаться то как к «олло» (по-арабски), то по-персидски («худо»), то по-татарски (таньгры). Он использует и мусульманскую молитву, но рядом вставляет «Иса рухолло, ааликсолом», то есть «Иисус, дух Божий, мир тебе».
Плохо ему без поминания имени Христа, но и назвать его должно на «бесерменском» языке.
Перед нами ярчайший пример того, как глубочайшая архаика, которая в более счастливых землях исчезла еще в языческие времена (например, ритуального разделения на «свою» и «чужую» землю не было уже в античном мире), на Московской Руси прорастает в отношения внутри христианского мира.
Сменился только знак, метка «своего» и «чужого». Теперь «свое» — это истинное, русское православие. Православие, суть которого требует уточнения: что это именно русское, правильное православие.
Конечно, все это — феномены средневековой культуры, доживающие свой век при последних Рюриковичах, в XV–XVI веках. Но и при обсуждении брака Ксении Годуновой с герцогом Иоганном Датским, уже в самом начале XVII века: «Семен Никитич Годунов (дядя царя. — Прим. А.Б.) говорил, что царь верно обезумел, что выдает свою дочь за латина, и оказывает такую честь тому, кто недостоин быть в святой земле — так они, русские, называют свою землю».
Есть свидетельства из числа собранных Пушкиным, что при Петре, когда юношей насильно отправили в Западную Европу учиться, их матери и жены оделись в синие платья — цвет траура. А патриарх умолял Петра на коленях не ездить на Запад и ограничиться рассмотрением географических карт. Путешествие царя за границу было событием совершенно беспрецедентным и даже просто пугающим, «антихристовым». Как желание сделаться покойником и продолжать править страной.
Насколько сильно все иностранное неправедно для многих русских людей еще в XIX веке, свидетельствует текст такого тонкого знатока народных обычаев и поверий, как Н. В. Гоголь: «…вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море … по левую руку видна была земля Галичская».
Прошу вас, читатель: возьмите карту и мысленно встаньте на Украине, лицом на юг, чтобы впереди пред вами «засинел Лиман», а «за Лиманом разливалось Черное море». Ну, и с какой стороны окажется у вас «земля Галичская»? Ну конечно, по правую руку! Но правая сторона в народных представлениях — это «правильная» сторона. И Гоголь уверенно поместил «неправильные» страны с «неправедной» стороны. Естественно, он вряд ли думал об этом специально и написал, как написалось. Но тем ценнее свидетельство. Отметим, и что «земля Галичская» для него — земля неправедная, земля иностранная. Любопытно….
В пережиточных формах это языческое, вполне первобытное отношение к себе и другим дожило в России до XX столетия и в совершенно первобытных формах — обычай при отъезде за границу носить с собой землю в мешочке, возле креста, то есть уносить с собой «свою», «праведную» землю. В XX веке русская эмиграция массово воспроизводила этот обычай, пришедший из родоплеменного общества. При похоронах Шаляпина в его могилу ритуально бросали родную землю, чтобы он был похоронен хотя бы частично в «своей», в «праведной» земле. И причем бросали-то кто? Высоколобая интеллигенция, дворянство, профессура, люди искусства, люди, казалось бы, очень современные, образованные и умные.
Естественно, и феномены народного сознания, подсмотренные Гоголем, и обычаи, пришедшие из глубины веков, — это только пережитки, только обрывки когда-то мощного пласта русского средневекового сознания. Пережитки, которые совершенно не определяют отношения к действительности современного человека и выполняются только как не обязывающая ни к чему формальность, как обряд, ценный уже не смыслом, а именно тем, что так делали предки. Современный россиянин уносит с собой горсть родной земли так же точно и с тем же чувством, с каким он печет блины на Масленицу или жаворонков из теста на Троицу. Так же, как поедание блинов не делает нас солнцепоклонниками, так и горсть родной земли не делает нас современниками Афанасия Никитина.
Вопрос, конечно, только в том, когда именно актуальный пласт средневековой московитской культуры перестал быть актуальным и начал
