«кавалеров».
— Да, об убийстве, — подхватил он громким и резким голосом, — вот о чем мы желаем знать. Об убийстве, сэр!
— Мистер Крейн, — ответил ему Форэн, — надеюсь, вам известно, с каким сочувствием я отношусь к вам; однако должен предупредить вас, что в подобных обстоятельствах следует выражаться с крайней осмотрительностью. Если дойдет дело до суда, наш иск отнюдь не станет основательнее оттого, что вы позволяли себе оскорблять этих господ, хотя бы и не публично. Кроме того, я обязан сообщить вам, что дуэль велась в соответствии с правилами и сами эти господа, видимо, вполне добропорядочные.
— Что это значит? — возмутился старый джентльмен.
— Откровенно признаюсь вам, что виделся с ними еще раз, — сказал Форэн. — Мало того, я весело провел в их обществе целый вечер, вернее, намеревался провести его весело. Вынужден заметить, однако, что они расположены веселиться не больше, чем вы бы им того пожелали. Я сказал бы даже, что у них манеры обыкновенных деловых людей, вроде вас например. Честно говоря, я попытался заставить их выпить и пробовал затеять с ними игру в карты, но барон и его друзья холодно отказались, сославшись на дела, и, ограничившись черным кофе, мы расстались после краткого и крайне любопытного разговора.
— О, значит, они еще хуже, чем я думала! — сказала девушка.
— Вы быстро делаете выводы, мадемуазель, — заметил Форэн, восхищаясь ею все больше. — Я тоже попытался подойти к делу с этой стороны, хотя бы ради опыта. И прямо сказал нашему другу барону: «До тех пор, пока я считал, что вы компания игроков и пьяниц, я рассматривал это происшествие как пьяный инцидент. Но, позвольте заметить вам, когда пожилые люди, сами трезвые и равнодушные к игре, заманивают к себе юношу, почти мальчика, и садятся играть с ним в карты, это выглядит не очень красиво. Вы знаете, что говорят в таких случаях: если старый человек берется за карты, значит, он уж очень набил на них руку. И уж вовсе скверно, если он берется за шпагу, чтобы заткнуть противнику рот, словно и на этом набил себе руку».
— И что они вам ответили? — спросила девушка.
— Мне тяжело повторять их слова, — сказал Форэн, — для меня они были крайне неприятной неожиданностью. Когда я как будто совсем припер их к стене, Ле-Карон — тот, рыжебородый, который нанес смертельный удар, — сам набросился на меня, словно оставил всякое притворство. «Я не говорю дурно о мертвых, — заявил он раздраженно и злобно, — но вы вынудили меня объясниться без всяких недомолвок. Могу только сказать, что не мы, пожилые люди, втянули в попойку этого юношу, а он втянул нас. Он явился в замок почти пьяный и настоял на том, чтобы барон послал в гостиницу за шампанским — у нас, людей умеренных и трезвых, в погребе не было ни бутылки. Это он настоял на игре в карты: это он издевался над нами за то, что мы якобы боимся играть, и под конец бросил ни на чем не основанное наглое и нестерпимое оскорбление: обвинил в мошенничестве».
— Я не верю этому, — сказал Крейн, а дочь его молчала, повернув бледное задумчивое лицо к детективу-любителю, продолжавшему свое повествование.
— «О, я не жду, что вы поверите мне на слово, — так говорил Ле-Карон. — Спросите Лоррена, спросите самого доктора Вандама, который ходил в гостиницу за вином и поэтому не присутствовал в доме, когда произошла ссора. Он задержался там и вряд ли сожалеет теперь, что не замешан в эту историю. Он, как и я, гордится своими «буржуазными» правилами. Наконец, спросите хозяина гостиницы: он вам скажет, что вино было куплено вечером, значительно позднее, чем приехал молодой человек. Справьтесь на вокзале: вам скажут, когда он приехал. Вы легко можете проверить мои слова».
— Вижу по вашему лицу, — тихо сказала девушка, — что вы все проверили. И все оказалось правдой.
— Вы видите главное — самое сердце событий, — ответил Форэн.
— Но не сердца этих господ, — сказала она. — Там, где у них должно быть сердце, я вижу пустое место.
— Вы по-прежнему считаете их злодеями, — проговорил Форэн, — и можно ли упрекать вас за это?
— «Злодеями»! — воскликнул старый джентльмен. — Разве не они убили моего сына?
— Я могу вам только сочувствовать, — заметил француз. — Я знаю, вы не верите, что дуэлянта можно уважать. Я только говорю, что этих дуэлянтов, по-видимому, все уважают. Я проверил то, что они мне рассказали, и поинтересовался их прошлым. Эти люди занимаются коммерцией, дело у них солидное и весьма крупное. Я имею доступ к полицейским досье, и любой скандал, в котором они могли быть замешаны, был бы мне известен. Простите меня, если я скажу, что, по моему мнению, дуэль иногда бывает оправдана. Эту дуэль я не собираюсь оправдывать. Я только предупреждаю вас, что, возможно, им удастся оправдать ее в глазах французского общества.
— Да, да, — проговорила девушка. — Чем больше вы о них говорите, тем ужаснее они становятся. О, нет страшнее человека, чем тот, кто всегда может оправдаться! Честный человек непременно что-нибудь да недосмотрит, как мой бедный брат, но негодяй всегда во всеоружии. Есть ли на свете что- нибудь более кощунственное, чем суд над заведомым негодяем, когда его дело «чистое», как выражаются адвокаты? Судья с торжественным видом подводит итог, присяжные соглашаются, полиция повинуется, и все идет как по маслу… Что может быть отвратительнее, чем запах этого масла! В такие минуты я чувствую, что не в силах ждать, покуда судный день взломает их повапленные гробы.
— Именно в такие минуты я дерусь на дуэли, — тихо проговорил Форэн.
— В такие минуты? — вздрогнув, повторила она.
— Да, — ответил француз, поднимая голову. — Мадемуазель, вы сейчас выступили в защиту настоящей дуэли. Вы доказали, что бывают случаи,
