тот, что поменьше, еще пьяным-то прикидывался, – берет господина за голову и – раз! – одним махом начисто ее отрубил. Подхватили они баул, вниз идут, а тело да голова так тут и остались, в крови плавают. Ну, скажу я вам, попалась горбунья! Стала думать, как бы убежать тайком, невдомек ей было, что промысел Божий привел ее сюда, чтобы покарать злодеев во славу Господню. Страх ее обуял, ну а ежели страшно человеку, ни до чего ему дела нету. Тем временем хозяйка возьми да спроси у душегубов, как там горбунья; напугались они, снова полезли наверх, по деревянной лесенке. Старушку трясет от страха, и слышит она, как они шепотком спорят меж собой:
– Убить ее надо, говорю!
– Незачем ее убивать.
– Убей ее!
– Не убью!
Входят. Бабенка наша не дура, закрыла глаза, будто спит. Спит, ну чисто как дитя, руку на грудь положила и дышит, будто херувим. Парень с фонарем ей свет поднес к глазам, а бабенка-то и не моргнет – до того боится за свою голову.
– Сам видишь – дрыхнет как колода, – говорит большой.
– Хитрющий народ эти старушонки, – отвечает меньший. – Убью-ка я ее, вернее дело будет. Кстати, засолим ее да и скормим свиньям.
Старушка лежит, не шелохнется, слушая такие речи.
– И впрямь ведь дрыхнет, – говорит тот лиходей, что поменьше ростом: видит, старуха не шелохнется.
Так-то вот и спаслась горбунья. Ничего не скажешь – шустрая была старушонка. Вряд ли здешние девицы дышали бы на манер херувимов, если б услышали такие слова. Схватили мертвеца душегубы, завернули в простыни, выбросили на скотный двор, – старуха слышит, свиньи сбежались, захрюкали – хрю, хрю! Вот-вот его слопают. Наутро, – продолжал рассказчик, помолчав, – собралась наша бабенка уходить, за ночлег два су отдала. Взяла свою котомку как ни в чем не бывало, расспросила про деревенские новости, вышла так степенно, а потом бежать припустилась. Да куда там! С перепугу ноги у нее подкашиваются, ей же на счастье. Вот почему. Проплелась она так с четверть лье, вдруг видит – откуда ни возьмись один из разбойников: следом за ней шел, из хитрости, удостовериться, что она ничего не приметила. Смекнула она это, присела на камень.
– Что с вами, тетушка? – говорит ей разбойник, который поменьше и позлее был; он-то ее и подстерегал.
– Ах, милый человек, – говорит она в ответ, – котомка-то у меня тяжелехонька, и до того я притомилась, что, ежели не поможет мне честный человек (видали, какая бестия?), не доберусь я до своей лачуги.
Тут разбойник вызвался в проводники. Согласилась горбунья. Берет разбойник ее руку, хочет дознаться, не страшно ли ей. Да не на таковскую напал – она и бровью не повела, идет себе как ни в чем не бывало. Потолковали они меж собой о сельском хозяйстве, как коноплю растить, поговорили по- хорошему до самого пригорода, где горбунья жила, там-то с нею и распрощался разбойник – побоялся, как бы с судейскими не столкнуться. Горбунья воротилась к полудню, стала поджидать муженька, а из головы у ней не идет, как она на базар ходила да что ночью было. Вернулся ее хозяин под вечер. Голоден был, пришлось ей за стряпню приняться. Вот смазывает она сковородку, а сама по женскому обычаю тараторит без передышки о том, как коноплю продавала, но ни словечком не обмолвилась ни о свиньях, ни о господине, которого убили, обворовали и сожрали. Ставит она на огонь сковородку, чтоб ее почистить. Снимает с огня, протереть собирается, глядь – а в ней полно крови!
– Что ты сюда положил? – спрашивает она мужа.
А он в ответ:
– Ничего.
Подумала она, что померещилось ей, – на баб ведь находит такая блажь, – и снова ставит сковородку на огонь.
Шлеп! Из трубы голова падает.
– Смотри-ка! Да это голова мертвеца, – говорит старуха. – И как он на меня уставился! Чего же ему от меня надобно?
–
– Вот дуреха! – сказал торговец коноплей. – Опять несешь околесицу. – Схватил он голову, а она как куснет его за палец, он и вышвырнул ее во двор и говорит:
– Готовь-ка яичницу да перестань чудить, это кошка.
– Кошка? – говорит горбунья. – Да ведь она как шар круглая.
И опять поставила сковородку на огонь… Шлеп! Нога падает. Начинай сначала. Муж и тут ничуть не удивился, схватил ногу и вышвырнул за дверь. Тут упала другая нога, за ней руки, туловище – словом, весь убитый путешественник, по кусочкам. Вот тебе и яичница! А торговцу коноплей до смерти есть хочется.
– Клянусь вечным спасением, – сказал он, – вот изжарится яичница, а там посмотрим, как ублаготворить этого человека.
– Теперь-то ты сам видишь, что это человек? – говорит горбунья. – Чего ж ты толковал, будто не голова это? Спорщик ты несносный.
Разбила старуха яйца, жарит яичницу и ставит ее мужу под нос. И даже ворчать раздумала, очень уж тошно ей стало от всей этой чертовщины. Принимается муж за еду. А горбунья со страху говорит, что сытехонька.
