на свое древнее происхождение, имели в той же самой стране предшественников. По всей Сирии, но преимущественно в Палестине, в начале царствования императора Нерона[112], существовал союз убийц, практиковавших свои штудии весьма оригинальным способом. Они не действовали по ночам или в уединенных местах: справедливо считая огромные скопления народа своего рода мраком, где почти невозможно обнаружить того, кто нанес смертельный удар, они всюду смешивались с толпой – в особенности во время великого праздника Пасхи [113] в Иерусалиме; тогда, по уверениям Иосифа Флавия[114], они дерзнули даже вторгнуться в храм – и на ком же они сосредоточили свои усилия, как не самом Верховном Жреце! Они умертвили его, джентльмены, столь же безупречно, как если бы застигли одного в темном проулке безлунной ночью. Когда же спросили, кто убийца и где обретается…» – «А им ответили, – перебил Биток-в-тесте, – Non est inventus». И тут, прежде чем я успел что-то сказать или предпринять, заиграл оркестр и хор загремел: «Et interrogatum est у Битка-в-тесте: – Ubi est ille Sicarius? Et responsum est ab omnibus: – Non est inventus» [ «И вопрошают у Битка-в-тесте: – Где сей убийца? И ответствуют все: – Не найден» (лат.)].

Едва бурный хор умолк, я возобновил речь: «Джентльмены, у Иосифа Флавия весьма обстоятельный рассказ о сикариях встречается по крайней мере трижды – в восьмой главе 5-го раздела книги XX „Иудейских древностей“, далее в книге I „Истории Иудейской войны“, а в разделе 10-м главы, процитированной выше, вы найдете подробное описание их рабочих инструментов. Вот что пишет Флавий: „Они орудовали короткими кривыми турецкими саблями, которые очень похожи на акинаки (acinacoe), однако более изогнуты и во всем остальном подобны серповидным римским кинжалам (sicoe)“. Поистине великолепна, джентльмены, развязка этой истории. Вероятно, союз сикариев – это единственный дошедший до нас пример Justus exercitus [истинного воинства (лат.)], организации регулярной армии убийц. Набранное в пустыне войско обрело такую силу, что сам Фест[115] вынужден был выступить против него с отрядом легионеров.

Последовало заранее подготовленное сражение – и армия любителей была разбита в пух и прах. О небо, джентльмены, какая возвышающая душу картина! Римские легионы – дикая равнина – в отдалении виден Иерусалим – на переднем плане армия убийц!»

Следующий тост был поднят за дальнейшее совершенствование инструментария, а Комитету за его деятельность выразили живейшую благодарность.

Мистер Л., от имени Комитета, подготовившего на эту тему доклад, выступил с ответным благодарственным словом. Он зачитал любопытный отрывок из доклада, свидетельствующий о том, какое важное значение придавалось прежде свойствам инструментов нашими праотцами – как греками, так и латинянами. В подтверждение этого отрадного факта мистер Л. обнародовал поразительное заявление касательно наиболее раннего, можно сказать допотопного, произведения нашего искусства. Отец Мерсенн[116], ученый французский теолог, приверженец Римской католической церкви, на странице тысяча четыреста тридцать первой [буквально, дорогой читатель, шутки в сторону (Примеч. автора.)] своего кропотливого комментария к Книге Бытия, утверждает, со ссылкой на авторитет нескольких раввинов, что ссора между Каином и Авелем произошла из-за молодой женщины; согласно некоторым источникам, Каин прибегнул к помощи собственных зубов (Abelem fuisse morsibus[117] dilaceratum a Cain [Авель был растерзан Каиновыми укусами (лат.)]); согласно многим другим, он орудовал ослиной челюстью (именно этот инструмент полюбился большинству художников). Впрочем, чуткому уму приятно сознавать, что позднее, с развитием науки, были выдвинуты более здравые теории. Один автор настаивает на вилах, святой Хризостом [118] называет меч, Ириней[119] – косу, а Пруденций[120], христианский поэт IV века, склоняется к садовому ножу. Названный автор выражает свое мнение следующим образом:

«Frater, probatae sanctitatis aemulus,Germana curvo colla frangit sarculo», —

то есть «Брат Авеля, ревниво относящийся к его прославленной святости, сокрушает братскую шею изогнутым садовым ножом». «Все почтительно предложенное вашим Комитетом предназначено не столько окончательно разрешить вопрос (это невозможно), сколько внушить юношеству первостепенность значения, придававшегося инструментарию такими людьми, как Хризостом и Ириней».

«К чертям Иринея! – вскричал Биток, нетерпеливо вскочив с места, чтобы провозгласить очередной тост. – За наших ирландских друзей![121] Пожелаем им скорейшего переворота в улучшении качества инструментов, а также во всем, что связано с нашим искусством!»

«Джентльмены! Я выскажусь начистоту. Всякий день, берясь за газету, мы находим в ней сообщение о раскрытом убийстве. Мы восклицаем: это хорошо, это отлично, это великолепно! Но взгляните: стоит нам прочесть чуть-чуть дальше, как мы сразу натыкаемся на слово Типперэри[122] или Баллина[123] и прочее, что изобличает ирландскую выделку. Нас тут же охватывает отвращение, мы подзываем официанта и заявляем ему: „Служитель, убери эту газету, вынеси ее из дома; это сущий позор, оскорбляющий тонкий вкус“. Я обращаюсь ко всем: неужели кто-либо, установив ирландское происхождение убийства, не чувствует себя задетым, как если бы заказанная мадера[124] оказалась на деле вином с мыса Доброй Надежды[125] – или, скажем, срезанный белый гриб превратился бы в мухомор. Церковная десятина[126], политика – нечто неверное в самой основе портит всякое ирландское убийство. Джентльмены, такое положение должно быть исправлено – иначе Ирландия станет страной, непригодной для жизни; по крайней мере, коли мы живем там, мы обязаны импортировать туда наши убийства, это совершенно очевидно»[127].

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату