Действительно, Лэмбик и его отряд скакали во весь опор.
Сержант был в таком радостном возбуждении и так спешил сообщить барону о своих успехах, что он не заметил Робина и закричал во весь голос:
— Беглецов мы не встретили, милорд, зато в отместку сожгли дом!
— Прекрасно, — нетерпеливо ответил Фиц-Олвин, — а сейчас погляди-ка на этого медвежонка, на которого эти трусы не могут надеть намордник!
— Ого! — воскликнул Лэмбик, узнав дьявола с факелом, и презрительно рассмеялся. — Эй, ты, дикий жеребенок, наконец-то я тебя взнуздаю! Знаешь ли ты, необъезженный, что я как раз возвращаюсь из твоей конюшни? Я надеялся там тебя застать и, признаться, очень огорчился, что вышло иначе: ты бы увидел роскошный праздничный костер и задергался бы в пламени вместе с твоей миленькой мамашей. Но ты утешься: тебя там не было, а я хотел избавить бедную старушку от лишних страданий, и потому заранее всадил стрелу ей в…
Но Лэмбик не договорил: он страшно вскрикнул и, выпустив из рук поводья лошади, упал: стрела пронзила ему горло.
Невыразимый ужас приковал к месту свидетелей столь скорого возмездия. Робин воспользовался этим и, несмотря на горе, причиненное ему последними словами Лэмбика, взвалил Кристабель на плечо и исчез в чаще.
— За ним, за ним! — повторял барон в яростном исступлении. — Бегите за ним, мерзавцы! Если вы его не поймаете, я вас всех повешу, да, повешу!
Солдаты соскочили с лошадей и кинулись вслед за Робином. Согнувшись под тяжестью, Робин чувствовал, что с каждой минутой расстояние, разделяющее их, сокращается; чем больше усилий он прилагал, тем бессмысленнее они оказывались; в довершение всех несчастий, девушка начала приходить в сознание, она дергалась и пронзительно кричала. Ее беспорядочные движения очень замедляли их бегство, и он боялся, что, если они спрячутся за кустами, ее крики наведут на них ищеек барона.
«Ну что же, — подумал Робин, — раз приходится умереть, умрем защищаясь».
И Робин стал искать глазами подходящее место, где он мог бы укрыть Кристабель, чтобы потом повернуться лицом к солдатам барона.
Рядом рос вяз в окружении кустов и молодых деревьев, и он показался юноше пригодным для того, чтобы укрыть там невесту Аллана; не открывая ей, какая опасность им угрожает, он опустил девушку к подножию вяза, лег рядом с ней, попросил ее не шевелиться и хранить молчание и стал ждать, в то время как перед его мысленным взором вставала ужасная картина: пылающий родной дом и задыхающиеся в огне Гилберт и Маргарет.
XV
Тем временем солдаты приближались, но очень осторожно, на каждом шагу они останавливались, прячась за кустами, и выслушивали советы барона, запрещавшего им стрелять из лука, ибо он опасался, что они ранят его дочь.
Этот приказ солдатам вовсе не нравился, ибо они понимали, что вряд ли Робин подпустит их к себе на длину копья, никого не убив.
«Если они сообразят окружить меня, — подумал Робин, — я погиб».
Сквозь просвет в листве он вскоре разглядел Фиц-Олвина, и в сердце его запылала жажда мести.
— Робин, — прошептала девушка, — я пришла в себя. Что с моим отцом? Вы ведь не причинили ему никакого зла, правда?
— Никакого зла, миледи, — ответил Робин, содрогнувшись, — но…
Он провел пальцем по тетиве, и она зазвучала, как струна.
— Что «но»? — воскликнула Кристабель, испуганная зловещим жестом.
— Зато он причинил мне зло! Ах, если бы вы знали, миледи…
— Где мой отец, сударь?
— В нескольких шагах отсюда, — холодно ответил Робин, — и его светлость знает, что мы в нескольких шагах от него, но его солдаты не смеют на меня напасть, боясь моих стрел. Послушайте меня, миледи, — сказал Робин, поразмыслив минуту, — мы непременно попадем в их руки, если останемся здесь; у нас есть еще надежда на спасение — бегство, причем незаметное бегство, но, чтобы нам это удалось, нужно много смелости, хладнокровия, а особенно неколебимой веры в Божью милость. Послушайте меня хорошенько: если вы будете так дрожать, вам не понять всего, что я вам скажу; теперь ваша очередь действовать; закутайтесь в свой плащ: он темный и не очень заметен, и пробирайтесь под листвой, почти по земле, а если надо будет — ползком.
— Но у меня не хватит ни смелости, ни тем более сил, — плача, ответила несчастная Кристабель, — мне не пройти и двадцати шагов, как меня убьют. Спасайтесь, сударь, и не думайте больше обо мне; вы сделали все возможное, чтобы соединить меня с любимым, но, видно, Бог этого не хочет; да исполнится воля его и да будет с вами его святое благословение! Прощайте, сударь… бегите; вы скажете моему дорогому Аллану, что власть отца надо мной
