людей», и еще очень много плодов, которых здесь уже нет.
В тоне говорившего слышались и грусть по родному насиженному месту, и надежда на будущее, и доброжелательное чувство по отношению к европейцам, когда он, обратившись к ним, продолжал:
— Если вы хотите, то пойдите с нами и мы вместе найдем те места, где люди не будут мешать жить один другому.
— Нет, нам нельзя идти с вами, — отвечал ему за всех Ганс. — Вы знаете, что на том берегу «Большой Реки» у нас есть семья и нам нужно идти туда.
— Ну, тогда оставайтесь здесь, — с заметной печалью проговорил хозяин, — мы дадим вам одну корзину с плодами, но знайте, что больше вы не найдете уже их в этом месте.
— Этого будет довольно. Мы скоро перейдем реку, а там мы уже знаем, где доставать плоды.
Грустно улеглась на покой в этот вечер небольшая колония, которая еще так недавно была преисполнена стольких радужных надежд. В последний раз туземцы заботливо оберегали ночной покой своих гостей, внимательно поддерживая костры, а европейцы, взволнованные предстоящей разлукой с этими простыми, но приветливыми и радушными людьми, долго не могли уснуть и молча предавались тревожной думе о том, что ожидало их на другой день, когда будут они предоставлены своим собственным силам среди столь чуждой им обстановки и ввиду нашествия, может быть, враждебного племени.
В эту ночь страшнее казался им вой диких зверей, раздававшийся по лесу среди ночного мрака, и чудилось им, будто сегодня смелее и ближе подходили эти чудовища к их яркому кольцу костров. Только убедившись, что туземцы, как и всегда, бдительно поддерживают огонь, они заснули, наконец, побежденные дневной усталостью…
Когда на другой день европейцы проснулись с восходом солнца, то с ними не было уже никого из туземцев. В самом центре их потухшей спальни стояла одна из корзин с плодами, а рядом с нею было воткнуто в песок несколько охотничьих дубинок. Это было последним знаком внимания, которое проявили к своим друзьям жители этой страны, навсегда покидая свою родину.
Сиротливо и словно покинутыми почувствовали себя наши путешественники; даже Иоганн, непримиримый противник туземцев, потихоньку признался Бруно, что, в сущности, народ этот очень порядочный во всех отношениях, кроме разве их закоренелой травоядности, что, конечно, несовместимо с человеческим достоинством.
С этого утра европейцы никогда уже не видали более не только никого из семьи своего хозяина, но и никого из их соплеменников. Вся страна казалась будто вымершей. Так вымирает город, когда, ожидая вторжения сильного врага, жители покидают его, выйдя через одни ворота, тогда как перед другими стоит неприятель, смущенный безмолвием и не решаясь овладеть уже беззащитными стенами…
С особым усердием работали в этот день европейцы над своей лодкой, благодаря чему к обеду она была уже окончена. Тогда, уложив в нее остатки своей провизии и охотничьи дубинки, которые должны были служить веслами, они подняли свой кораблик на жерди и вчетвером понесли его через ручей, в свою очередь, покидая то место, где волей необыкновенного случая им пришлось прожить несколько дней среди столь исключительных условий. Много труда стоило им перетащить свою ношу к берегу «Большой Реки», но, наконец, они добрались до той самой лужайки, на которую вышли, преследуемые своими маленькими мучителями. С необыкновенной радостью заметили они, что на противоположном берегу по-прежнему лежат их костюмы и теперь, глядя на них, в их сердцах еще с большей силою зашевелилось нетерпеливое желание поскорее возвратиться к культурным временам существования. К счастью, они очень неподалеку нашли глину, и потому немедленно же принялись за обмазку своей лодки, а затем, когда могучее тропическое солнце услужливо подсушило наложенный на нее глиняный слой, они старательно обложили его пальмовыми листьями и, таким образом, часам к трем дня судно было готово и осторожно спущено на воду.
Приближалась минута их освобождения, и теперь даже дядя Карл, так охотно пребывавший среди доисторического человечества, невольно чувствовал радость при мысли о том, что, может быть, через несколько часов все они снова будут уже в привычной им культурной обстановке.
— Ну, господа, — сказал весело Ганс, любуясь на колыхавшуюся на воде лодку, — теперь, я думаю, мы можем приступить и к переправе.
Но едва успел он проговорить эти слова, как в лесу, со стороны их прежнего становища, послышался отдаленный треск ломавшихся ветвей под ногами, вероятно, многочисленной толпы, а до слуха, европейцев долетел и ее говор. С минуту все стояли молча, в недоумении поглядывая друг на друга.
— Эге, кажется, теперь нечего дремать, — вполголоса проговорил наконец Ганс, — живо за дубинки и в лодку!
Повторять эту команды ему, конечно, не пришлось, так как все четверо, захватив свои импровизированные весла, вскочили в корзинку и, осторожно отталкиваясь кольями, двинули ее вперед, не переставая с любопытством глядеть на берег в ожидании увидеть тех, кто пришел в эти места на смену прежним Обитателям этих лесов.
Действительно, не успели они проплыть и десяти метров, как на песчаной отмели уже показалась густая толпа.
И подлинно то были «другие люди», как называли их прежние туземцы. Смуглокожие, рослые и крепко сложенные, они были повязаны у поясов уже не листьями, а звериными шкурами; в руках у каждого из них были уже не простые, заостренные огнем колья, а короткие дубинки с прикрепленными на концах камнями. Не было у них и того открытого, непринужденного добродушия, которым отличалось вытесненное ими племя, и хотя они и не казались свирепыми дикарями наших времен, но все же в них была заметна какая-то неприятная, немного суровая сдержанность, которая сразу говорила, что племя
