Некоторое время царила бездонная тишина.
Потом Энно Клуге вдруг поежился и сказал:
– Но в воду я не полезу…
– Нет-нет, – добродушно отозвался комиссар. – И не надо, Клуге. Видите ли, я принес вам кое-что другое, гляньте, хорошенький пистолетик. Приставьте его ко лбу, не бойтесь, я придержу вам руку, чтоб не дрожала, а потом вы немножко согнете палец… Боли вы не почувствуете, просто все мучения и преследования вдруг закончатся, и вы наконец обретете мир и покой…
– И свободу, – задумчиво обронил Энно Клуге. – Вот так же, господин комиссар, вы тогда уговорили меня подписать протокол, тогда вы тоже посулили мне свободу. На сей-то раз это правда? Как думаешь?
– Ну разумеется, Клуге. Это единственная подлинная свобода, доступная нам, людям. Тогда я не смогу снова поймать тебя, снова пугать и мучить. Никто не сможет. Ты посмеешься над всеми нами…
– А что дальше, за покоем и свободой? Там что-то еще будет, а? Как по-твоему?
– По-моему, вряд ли будет что-то еще, ни тебе суда, ни преисподней. Только покой и свобода.
– Зачем же я тогда жил? Зачем столько всего тут вытерпел? Я же ничего не делал, никого в жизни не радовал, никого по-настоящему не любил.
– Н-да, большим героем ты не был, Клуге. И никакой пользы, пожалуй, не принес. Но зачем сейчас об этом думать? Сейчас в любом случае слишком поздно, сделаешь ли ты так, как я предлагаю, или пойдешь со мной в гестапо. Говорю тебе, Клуге, уже через полчаса ты на коленях станешь вымаливать пулю. Но все будет продолжаться долгие часы, пока они не замучают тебя до смерти…
– Нет-нет, – сказал Энно Клуге. – К ним я не пойду. Давай пистолет… я правильно его держу?
– Да…
– И куда его приставить? К виску?
– Да…
– А теперь положить палец сюда, на спусковой крючок. Осторожненько, пока что я не хочу… Хочу еще немного с тобой поговорить…
– Да ты не бойся, пистолет на предохранителе…
– Знаешь, Эшерих, ты ведь последний человек, с которым я разговариваю… Дальше будет только покой, я никогда уже не смогу ни с кем поговорить.
Он вздрогнул.
– Когда я вот только что приставил пистолет к виску, от него повеяло ужасным холодом. Вот так же холодны покой и свобода, которые меня ожидают.
Он наклонился к комиссару и прошептал:
– Можешь обещать мне одну вещь, Эшерих?
– Да. А какую?
– Но тебе придется сдержать обещание!
– Сдержу, если сумею.
– Не сталкивай меня в воду, когда я умру, обещай. Я боюсь воды. Оставь меня здесь, на причале.
– Конечно. Обещаю.
– Отлично, поклянись, Эшерих.
– Клянусь!
– А не обманешь, Эшерих? Видишь ли, я паршивая мелкая сошка, такого что обмануть, что не обмануть – разница невелика. Но ты ведь не обманешь?
– Ясное дело, не обману, Клуге!
– Давай пистолет, Эшерих… Он теперь снят с предохранителя?
– Нет, пока нет, только когда скажешь.
– Вот так правильно, да? Теперь я почти не чувствую холода от ствола, сам такой же холодный, как ствол. Ты знаешь, что у меня есть жена и дети?
– Я даже разговаривал с твоей женой, Клуге.
– О! – Мужичонка так заинтересовался, что опять быстро опустил пистолет. – Она в Берлине? Я бы с удовольствием еще разок с ней потолковал.
– Нет, она не в Берлине, – ответил комиссар, проклиная себя, потому что нарушил свой принцип никогда и ничего не сообщать. И результат налицо! – Она все еще под Руппином у родни. И говорить тебе с ней, Клуге, совершенно незачем.
– Она что, плохо про меня говорит?
– Да нет, просто зла на тебя.
