– Гульден и тридцать крейцеров, сказал старик.
– Гульден и тридцать крейцеров за четырнадцать часов утомительного, убийственного труда! Нет, я не верю! Это ужасно!
– Что ж делать, г. Эриксен, кротко отвечал старик: – я разделяю участь всех поденьщиков, и в-сущности еще имею ту выгоду, что никакая погода не мешает мне работать.
Блаффер принужденно улыбался.
– Меня радует ваша улыбка, г. Блаффер, сказал живописец: – кто не имеет достаточного запаса невозмутимой веселости, тому грустно жить на свете. Теперь, если угодно, мы можем переговорить в вашем кабинете о цене рисунков. Вас, г. Штайгер, я прошу подождать меня несколько минут, если можно. Нам идти по одной дороге.
Через две или три минуты книгопродавец возвратился в контору с довольным лицом и, вынув из кассы четыре талера, вручил их старику, любезно прибавив: – с удовольствием исполняю вашу просьбу, г. Штайгер; но у меня уж такое правило, чтоб все делать только по здравом размышлении. Я очень признателен вам за труды, потому что ваш перевод нравится публике. Число подписчиков дошло до двух тысяч, и я считаю обязанностью увеличить вам плату до трех гульденов. А когда подписчиков будет больше – чего можно ждать месяца через два-три… то-есть недели через две, хотел я сказать, прибавил он, заметив, что живописец холодно и серьёзно посмотрел на него: – то-есгь недели через две, а Бог даст, быть-может, и на следующей неделе, можно будет и еще несколько увеличить ваш гонорарий.
Когда старик, осыпая книгопродавца выражениями благодарности, ушел вместе с Эриксеном, книгопродавец надел пальто и также отправился из конторы по важному делу, как сказал Бейлю. Такого рода важные дела случались около обеденного времени несколько раз в неделю: г. Блаффер, человек холостой, готовил дома для конторщика и ученика самый экономный стол, а сам, чтоб поесть сытно и вкусно, уходил обедать в гостинницу. Когда дверь затворилась, ученик вздохнул свободнее, а конторщик с обыкновенною ирониею спросил его: «Что, назидательно было для вас, юный птенец, нынешнее утро? Вы все толкуете, что хотели бы учиться – вот вам и наука. Да, г. Блаффер хороший наставник. Он и вашей сестре, кажется, хочет быть хорошим наставником и благодетелем. Пойду на кухню, посмотрю, какой обед она готовит нам.»
Ученик и его сестра были дети купца, с которым Блаффер вел тесную дружбу; но смерти друга он взял к себе сирот его и, конечно, деньги. Деньги, по счетам этого заботливого опекуна, были уже израсходованы на воспитание детей, из которых мальчика он держал, как мы видели, учеником при конторе, а девушку возвел в достоинство своей кухарки.
Мария была девушка лет восемнадцати, высокого роста, полная и роскошно-сложенная, веселая, смелая, отчасти даже дерзкая и упрямая. Воспитание, которое давал ей книгопродавец, едва-ли могло исправить резкость её характера. Блаффер то обращался с нею как с дочерью друга: любезно и ласково, даже слишком-ласково, по мнению конторщика; то заставлял ее быть служанкою и делался чрезвычайно-суров. Он называл ее легкомысленною и неблагодарною, особенно за то, что, будучи очень-ласкова со всеми, она чуждалась его, не скрывая своего отвращения и ненависти.
Но вот уж несколько дней не слышно было ссор между ними; Блаффер даже выразил намерение нанять служанку, потому что ему жаль мучить дочь своего друга тяжелыми работами. Бейль, влюбленный в девушку, начал подозревать и ревновать, и сама Мария, никогда-неподававшая ему особенных надежд, но всегда бывшая с ним в дружбе, усиливала его ревность, уж несколько дней избегая встреч с ним.
VII. Семейство Эриксенов
Мы должны возвратиться на кладбище к богатым похоронам, которые совершались вместе с похоронами маленькой Анеты Штайгер. Меня всегда поражала странная противоположность прилично-печальных физиономий с житейскими, неимеющими ничего печального или торжественного разговорами, какие ведутся особами, сопровождающими похороны. Все идут за гробом повесив головы, уныло опустив глаза и преспокойно беседуют о производствах в чины, о коммерческих предприятиях, о цене квартир и съестных припасов, иногда о городских скандалах и т. д. Но серьёзная физиономия сохраняется только по пути на кладбище; оттуда все приглашенные едут и идут группами нимало-непечальными и по наружности. Из этих рассеявшихся по всем направлениям групп остановим наше внимание на одной, главная фигура которой – толстый и почтенный господин пожилых лет, с лицом добродушным и веселым, несмотря на желание пожилого господина сохранять в физиономии приличную важность; по обе стороны его идут двое молодых людей; тот и другой лет тридцати; один с белокурыми волосами, наивный, задумчивый и вместе рассеянный; другой господин в очках, сквозь которые светятся черные, быстрые и проницательные глаза. Первый – сын, второй – зять пожилого господина.
– Да, проговорил пожилой мужчина, нюхая табак: – покойница была почтенная дама, благодетельница бедных, снисходительна, можно сказать милостива к людям не столь знатным, как она. В-самом-деле, как ласково она принимала мою жену!
– Ласково, положим, возразил господин в очках: – но всегда давала вам чувствовать все превосходство своего положения в свете над вами, чувствовать, что она, знатная дама, делает вам честь, говоря с вами.
– Что ж? так и следует, сказал господин пожилых лет: – различие сословий и состояний – вещь прекрасная; я горжусь тем, что строго чту эти необходимые общественные условия.
– Только один из вашего семейства не держится этих правил, заметил господин в очках: – Артур не воспользовался вашим примером.
– Артур живет в обществе художников, которое, конечно, неслишком-благоприятно действует на него, заметил старик; но…
– Оставь свои шутки, Альфонс, сказал белокурый молодой человек: – до свиданья, папа, продолжал он, подавая руку старику. Я через полчаса буду
