шквала огня, который обрушился на всю нашу колонну с боков, были уверены, что наверху из нас в живых никого не осталось. Ведь плотность огня и расстояние, с которого по нам стреляли, вроде не оставляли для нас никаких шансов. Но в этот момент отчётливо было явлено то, что мы воины, с которыми Бог. Я сам видел, как очереди пулемётчика на тропе шли прямо на нас и расходились в разные стороны! Даже чувствовалось, как душман в этот момент старается полосовать изо всех сил, а в нас не попадает! Он строчит всё прицельней: ведь прекрасно понимает, что он выиграет только от внезапности. А в результате во время этого первого удара у нас даже раненых не было, хотя стрелял пулемёт по нам практически в упор — с расстояния не больше ста метров.)
Помню, выглянуло солнышко, снег подтаивал… Только решили начать восхождение, как авианаводчик докладывает, что к нам идут шесть или восемь «вертушек». И что старший начальник через вертолётчиков передал, чтобы мы спускались на площадку, где ручей раздваивался, и ждали эти «вертушки». Мы — перед выбором: подниматься в гору и спускаться в базовый лагерь или спускаться к руслу реки и ждать «вертушки». (Потом выяснилось, что авианаводчик, под впечатлением наших хождений по земле, очень хотел улететь из этого ада. И он представил дело так, как будто эвакуация на «вертушках» — это приказ старшего начальника. Но на самом деле это был его личный вариант. В итоге, когда его ранили, и мы грузили его в вертолёт, он признался, что просто хотел, чтобы весь этот ужас как можно скорей закончился.)
Мы авианаводчику в такой обстановке доверяли полностью. А связь на тот момент была только у него и только с «вертушками». В результате мы пошли вниз на предполагаемую площадку приземления. Но опять идти нам дали недолго — по нам стали работать снайперы!.. Тут уже окончательно стало ясно, что боевики ждут нас везде. Просто какое-то наше положение более для них удобно, а какое-то менее. И если им в определённый момент не очень удобно, то они спокойно ждут, пока мы сами подойдём в то место, где им легче по нам стрелять.
Снайперы били метров с трёхсот-четырёхсот. Ничего не оставалось делать, как снова залечь. Но тут появились «вертушки»! И отработали вертолётчики очень хорошо. Мы дали им целеуказание, а они встали в круг и начали методично бить снайперов. (После работы вертолётов стрелять по нам перестали — все были уничтожены.) Причём мы своими глазами видели разрывы, видели вываливающиеся с огневых позиций тела боевиков. Кстати, мы тоже боевикам добавили, как смогли. Так что вместе с вертолётчиками у нас получилось очень даже неплохо.
К этому времени матросы полностью преобразились, если сравнивать с тем состоянием, которое у них было до и во время первого боя. Особо управлять кем-то уже было не надо: все сами искали цели, не боялись по ним стрелять под огнём и, что самое главное, были в состоянии именно уничтожать противника. Хорошо помню разведчика, который мне кричит: «Командир, ты видел, как я этого снайпера сделал?!.». Отвечаю: «Видел. Отлично!».
Когда стрельба по нам прекратилась, мы продолжили спускаться к площадке приземления. Пришли на пятачок, с которого в первый день начинали восхождение на высоту 813.0, выставили охранение. Но вертолётчики приняли охранение за боевиков и тут же начали уничтожать! (Получилось, что наши стали выдвигаться как раз в тот момент, когда вертолётчики заходили.) Ударили они по нашим серьёзно. Хорошо, что мы быстро сумели «вертушкам» сообщить, что они бьют по своим. Никого из наших они зацепить не успели. Интересно, что там опять был Костя Ляховский, который и тут выжил. Было ясно, что там где находится он, можно чувствовать себя спокойно. Костю пуля не брала.
Но как только мы расположились рядом с площадкой приземления, по нам ударили уже из самой Тезен-Калы, которая была на горе над нами. В бинокль я увидел и гранатомёт АГС-17, и пулемёт, и просто стрелков. Начался очередной огневой вал…
Вдобавок и с той высоты 813.0, куда мы поднимались в первый день, тоже начинают по нам вести огонь… Стреляли по нам метров с пятисот- шестисот. У нас снова появились и «двухсотые», и «трёхсотые». Они были из тех парней, кто пришёл с начальником штаба. Ведь те матросы, кто был со мной с самого начала, всё уже понимали. (Утром произошёл очень показательный случай: я запустил ракету, чтобы обозначить, где мы находимся. И когда сверху упала картонка от этой ракеты, можно было снимать фильм о том, как должны действовать бойцы в бою. Картонка падает (ну какой от неё мог быть звук при падении!), а все тут же занимают огневые позиции в соответствии с тем, сколько нас и какая у нас позиция. И матросы начинают прицельно стрелять в тех направлениях, откуда мог нас атаковать враг! Никакой специальной команды: «К бою!» уже подавать было не надо.)
Два наших пулемётчика из 2-й роты (они были всё время вместе, словно братья) открыли огонь по Тезен-Кале, тоже по пулемётному расчету. Их на занятиях по огневой подготовке всегда учили, что очередь должна быть из трёх-четырёх патронов, и они обязательно должны менять огневую позицию. Мы кричим им: «Меняйте позицию!..». Они не слышат. Снова: «Меняйте позицию!..». Они снова не слышат. А у боевиков ведь всё вокруг пристреляно. И я вижу, как одному и второму пулемётчику в грудь влетает по гранате от АГС-17… Хотя они оба были в бронежилетах, гранаты пробили их насквозь. Парни смотрят на дым, который у них из груди идёт, потом глянули на меня с таким примерно выражением лица — мол, хотели как лучше… И падают замертво.
Мы продолжаем отстреливаться. Но я не очень понимал, как под таким огнём будут садиться и взлетать «вертушки». Скорее всего, экипажи должны были отказаться в такой ситуации садиться. Но они оказались такими же рисковыми, как и мы. И ещё, я думаю, они очень хорошо понимали, что кроме них вытащить нас отсюда уже не сможет никто.
«Вертушки» зашли, но с первого раза сумела сесть только одна. У остальных топлива было только на два-три захода для огневого удара. Когда первая «вертушка» только начала спускаться, мы встали во весь рост и своим огнём не дали «душью» даже голову поднять, не дали стрелять даже не прицельно. В этот первый вертолёт мы загрузили всех раненых и погибших.
Вспоминаю ещё характерный момент. Когда я управлял огнём вертолётов, меня лётчик спрашивает: «Для прокуратуры, статья уголовного кодекса
