совсем другое — когда ты вступаешь в сражение с хорошо подготовленными подразделениями, прошедшими фронт и знающими, как надо воевать. Очень легко взять и подло сжечь дотла дом с семьей, глава которой является советским активистом. Зато далеко не каждый бандит продержится хотя бы час в бою с солдатами Красной армии.
Сопоставим это с сегодняшней ситуацией. Как известно, украинские националисты крайне не любят вступать в столкновения с теперь уже кадровыми частями ЛДНР. Гораздо проще заниматься террором, чем противостоять батальону «Сомали». События в Одессе, Мариуполе, других городах за последние три года сильно напоминают то, что происходило во время борьбы с бандеровским подпольем. Равно как нынешние доносы на «сепаратистов», никак не желающих отказываться от георгиевской ленты и русского языка, есть не что иное, как яркий парафраз той эпохи, когда оуновцы нередко оставляли рядом с телами своих жертв записки «За помощь НКВД», «За участие в преступлениях партии большевиков».
В эпоху СССР на Западе Украины немало селян действительно поддерживало оуновцев. Для них это были свои люди, борцы за некую самостийную Украину. И, конечно, крестьяне часто предоставляли им продовольствие, лекарства, иногда боеприпасы, давали возможность отсидеться после боев у себя на хуторах. Причем за эту помощь бойцы ОУН-УПА платили деньгами из собственного боевого фонда, т. е. с этой точки зрения очередная параллель с днем сегодняшним. Сегодня националисты точно так же не обижают свои группы поддержки — волонтеров. Но когда к ним попадают сведения о семье с «сепаратистскими» взглядами, то у нее с превеликим удовольствием конфискуют все имущество.
Можно найти великое множество и других параллелей, и каждый подобный факт будет отсылать нас именно к той эпохе. Единственное, боевые действия сегодня идут не на Западе Украины, не в Галиции или на Волыни, а на Юго-Востоке. И ведутся они с той же самой взаимной ненавистью, с тем же самым радикализмом. Огорчает, что этого не видят нынешние украинские оппозиционные политики. И организовывать денацификацию среди людей, которые на протяжении трех лет убивают своих сограждан только за то, что те считают себя русскими, вам будет невероятно сложно.
Кстати, нынешний костяк добровольческих батальонов может запросто продолжать существовать на нелегальном положении. Как это происходило с ядром боевок ОУН-УПА. Бандеровцы были признанными мастерами конспирации и не скрывали, что многое в этом отношении позаимствовали у большевиков. Все члены отрядов УПА имели псевдонимы или позывные, которые часто менялись. Связь между ячейками осуществлялась только проверенными людьми. Зачастую братья по оружию не знали друг друга в лицо. То же самое вы можете сегодня наблюдать в добрбатах, многие бойцы которых скрывают свои лица. И в этом заключается одно из принципиальных отличий националистов от солдат ЛДНР. Да, конечно, сейчас не пользуются грипсами — миниатюрными записками, которые оставлялись в тайниках. Но в наше время прекрасно развита мобильная спутниковая связь.
Вообще, система построения добровольческих батальонов во многом списана с ОУН-УПА. Именно поэтому точное количество националистов никому не известно. Сколько их? Некоторые оппозиционные политики на Украине и в эмиграции говорят: «Их не очень много». Мол, это только несколько добровольческих батальонов, воюющих на Донбассе, а вся остальная Украина не имеет к этому никакого отношения. Потому нет поводов для волнения. Денацификацию можно будет провести легко и непринужденно. Это роковое заблуждение. Примерно так же на определенном этапе думали советские руководители. Причем миф о незначительном проценте населения, поддерживающего бандеровцев, оказался поразительно живуч.
В 1960–1970-е годы в СССР было снято несколько фильмов о противодействии органов госбезопасности оуновским боевкам. И в них, как правило, рассказывается о незначительной группе людей (пять-шесть человек), которые прячутся в схроне, ночью поджигают дом председателя колхоза и потом опять уходят в свое подполье, где отсиживаются до следующей операции. Нет, что касается схрона и самой технологии, то это абсолютная правда. В одной из инструкций Организации украинских националистов, в частности, указывалось, что подпольщик должен жить под землей. Эти схроны создавались еще в 1944 году, и к началу 1950-х годов сетью из них была окутана почти вся Западная Украина. Именно по этой причине после распада Советского Союза на Галичине и Волыни стали открываться многочисленные музеи ОУН-УПА — схронов для организации экспозиций в честь боевой славы Бандеры или Шухевича было предостаточно. При этом речь идет не об окопе или землянке, где человек лежал и трясся от ужаса. Нет, это были настоящие подземные укрепления, в которых размещались типографии, казармы, пункты связи и т. п. Для вентиляции использовались деревья с дуплами. Определить, где находился схрон, было довольно сложно, так как вход в него мог быть замаскирован стогом сена или собачьей будкой. Сотрудники НКГБ потратили немало времени и усилий на то, чтобы вычислить эти убежища.
Сейчас, конечно, все происходит по-другому. С этой точки зрения сегодняшнюю ситуацию можно сравнить с 1941–1942 годами. То есть добровольческие батальоны легализованы в общественном сознании и даже являются частью власти. Зачем же им уходить в подполье? А вот если начнется процесс денацификации, стоит ожидать, что большая часть боевок окажется в подполье и станет вести тайную ночную войну. Как этому противостоять? Ведь, по сути, вы будете иметь дело с невидимками, которые будут работать, учиться, просто жить рядом с вами. Именно с этим столкнулась тогда советская власть. Легко бороться, когда враг находится на поле боя перед тобой. Иное дело, когда он просто растворяется где-то в лесу. Да, можно проводить облавы, обыски и аресты, но для этого нужно знать, где и как искать. Вполне вероятно, данная проблема затронет тех, кто собирается в будущем проводить денацификацию Украины. Потому что бойцы добрбатов быстро поймут, что сдаваться живыми им смысла нет, так как за совершенные военные преступления их в лучшем случае ждет пожизненное заключение. А, как известно, в тюрьме, отбывая пожизненное, долго не живут — как правило, это два-три года.
В советское время зачастую это происходило так: бандеровская боевка попадала в окружение, шансов выбраться из него не было, патроны были на исходе, становилось понятно, что бойцов ждет неминуемый плен. Тогда руководитель этого отряда мог принять решение о том, что живыми они сдаваться
