ее, ибо он что-то сказал на своем гортанном языке. Затем он пронзительно засвистел, вся шайка поднялась и тут же рассыпалась во все стороны, так же быстро, как и нагрянула.
Проводница показала, чтобы мы шли дальше, и пошла вверх так спокойно, как будто не произошло ничего особенного.
Мы поднимались более двух часов, пока не вышли из ущелья на травянистый склон. Здесь, к нашему удивлению, мы нашли пылающий костер, а над ним висел кипящий глиняный горшок, хотя не было никого, кто присматривал бы за ним. Проводница сделала знак, чтобы я слез с коня, и показала на горшок, приглашая нас отведать еду, которую, несомненно, по ее велению сварили для нас дикие горцы, – я повиновался ей с большой радостью. Не забыт был и конь – для него приготовили большую охапку травы.
Пока Лео расседлывал и кормил коня, я, взяв с собой пустой глиняный кувшин, приготовленный для нас, отправился к потоку, чтобы напиться и окунуть раненую руку в ледяную воду. Облегчение было большое. По различным симптомам к этому времени я уже уверился, что клыки Хозяина повредили или сломали лишь одну из костей, что было наименьшим для меня злом. Покончив со всем этим, я наполнил кувшин водой.
Когда я возвращался, меня осенила неожиданная мысль, и, подойдя к нашей таинственной проводнице, которая стояла такая же неподвижная, как жена Лота, обращенная в соляной столп, я предложил ей воды, надеясь, что она откроет свое лицо. Тогда-то я впервые заметил в ней некоторые признаки человеческого существа, ибо она слегка поклонилась в знак благодарности. Если и так, – тут я могу ошибаться, – в следующий же миг она повернулась ко мне спиной, отклонив мое предложение. Она не хотела, а может быть, и не могла пить. Не стала она и есть: когда Лео потом решил угостить ее едой, она точно так же отклонила и его предложение.
Между тем Лео успел уже снять горшок с огня, и, как только его содержимое немного остыло, мы жадно накинулись на пищу, ибо просто умирали от голода. Когда мы наелись и напились, Лео, как мог, перевязал мне руку, и мы отдохнули. Мы были так утомлены, что стали уже задремывать, когда на нас упала тень, и, подняв глаза, я увидел, что над нами стоит похожая на труп проводница и показывает сперва на солнце, затем на коня, как бы объясняя, что нам предстоит еще долгий путь. Мы оседлали коня и вновь двинулись вперед, немного отдохнувшие и по крайней мере уже не голодные.
До самого конца дня мы продолжали подниматься по травянистым склонам, и нигде ни одной живой души – лишь изредка пронзительный свист выдавал, что за нами следят дикие горцы. К вечеру характер местности изменился, травы здесь уже не было, одни голые скалы и среди них чахлые ели. Предгорье осталось позади, дальше надо было идти по самой Горе.
Солнце зашло, наползли сумерки. Сумерки сгустились в ночную тьму, теперь нам путь освещали звезды и неяркое мерцание дымного столба над вершиной, отраженное мантией вечных снегов. Мы упорно карабкались все выше и выше, следуя по пятам за своей неутомимой проводницей. Она и ранее выглядела таинственным неземным существом, но теперь ее вполне можно было принять за призрак: в своем белом, слегка светящемся кладбищенском одеянии, не говоря ни слова и не оборачиваясь, она бесшумно скользила среди черных скал и скрученных темно-зеленых елей и можжевельников.
Вскоре мы потеряли всякую ориентировку. Поворачивали налево, поворачивали направо, проходили по открытой местности и через тенистые рощи, наконец углубились в ущелье, которое вывело нас к большому амфитеатру, – более удачного слова я не могу подобрать, – высеченному руками природы в скалистой Горе. Это место, очевидно, использовалось для защиты от врагов, ибо тропа, ведущая к амфитеатру, была извилистой и узкой, а в самом конце ее еще обложили камнями, оставив проход лишь для одного человека. С той стороны амфитеатра к скале лепились низкие каменные дома. Перед домами, в разливе лунного света, отдельными группами полукругом стояли несколько сот женщин и мужчин: они, видимо, совершали какой-то обряд.
Сцена разворачивалась дикая. Прямо перед нами в самом центре полукруга возвышался рыжебородый исполин в набедренной повязке. Уперев руки в бока, он раскачивался взад и вперед, выкрикивая что-то вроде: «Хо, хаха, хо». Когда он наклонялся, наклонялись и все собравшиеся, когда выпрямлялся, его крик «хо» подхватывали с такой силой, что звенели окрестные скалы. И это еще не все: на его косматой голове, выгибая спину и помахивая хвостом, стоял большой белый кот.
Ничего более странного, более фантастического, чем сцена, которая происходила на этой первозданной арене, освещенной яркой луной, мне еще не доводилось видеть. Рыжеволосые полунагие мужчины и женщины, исполин-жрец, таинственный белый кот, что стоял, запустив когти в волосы жреца и махая хвостом, и, казалось, тоже был участником ритуала; жуткий возглас, который громко подхватывал хор, – все это производило необыкновенное впечатление. Впечатление тем более сильное, что мы не понимали происходящего, могли только предположить, что готовится какое-то жертвоприношение. Это был сущий кошмар, воспринимаемый нашими обостренными чувствами во всей его безумной, лишенной всякого значения реальности.
Открытое пространство, где дикари вершили свой непонятный обряд, было обнесено грубой каменной стеной около шести футов вышины – в стене виднелась калитка. К ней-то мы и направились, никем не замеченные, ибо по эту сторону стены росло много скрюченных сосен. Здесь, в сосновой роще, в нескольких ярдах правее калитки, наша проводница знаком велела нам остановиться.
Она подошла к стене, там, где стена была пониже, и стала наблюдать за происходящим. Вероятно, она увидела нечто для себя неожиданное и была то ли в недоумении, то ли в гневе. Придя, видимо, к какому-то решению, она жестом велела нам остаться там, где мы стоим, и коснулась закрытого лица, как бы призывая нас к молчанию. В следующий миг она исчезла. Как и куда – я даже не успел заметить: просто ее не стало видно.
– Что нам делать? – шепотом спросил Лео.
– Оставаться на месте до ее возвращения, если ничего, конечно, не случится.
Так мы вынуждены были поступить, надеясь, что конь не выдаст нас неожиданным ржанием и что наше присутствие не будет никем замечено, ибо мы
