эфиром благороднейших мыслей, рядом с которыми покажутся тяжеловесными и грубыми высочайшие устремления нашего мужества и чистейшее благоухание девичьей молитвы.
– Высоко устремлен твой взгляд, – со смешком ответила Айша, – и голос твой вещает громко и уверенно, подобно трубному гласу. Но ведь ты говоришь о том самом Неведомом, что скрыто от нас саваном. И смотришь глазами твоей религии, видя будущее через цветное стекло своего воображения. Странные картины того, что будет, рисует себе человечество, пользуясь кистью веры и пестрыми красками фантазии. Не менее странно и отсутствие между ними сочетания. Я могла бы рассказать тебе… но зачем? Для чего отнимать у шута его погремушку? Не будем больше об этом, но помни, о Холли, когда ты достигнешь дряхлости и старческое слабоумие начнет творить хаос в твоем мозгу, ты еще горько пожалеешь, что отверг этот царский дар. Но так уж устроен мир: человек никогда не довольствуется тем, что у него под рукой. Он отшвыривает светильник, который помог бы ему найти дорогу во мгле, потому что это не звезда. Счастье маячит перед ним, словно болотный огонек, но он хочет схватить и этот огонек, и звезду. Он пренебрегает красотой, потому что чьи-то губы кажутся ему слаще, пренебрегает богатством, потому что у кого-то больше сребреников, пренебрегает славой, потому что есть люди более великие. Ты сам это говорил, я только обращаю твои же слова против тебя. Ты мечтаешь сорвать звезду с неба. Я не верю, что это возможно, и считаю, что ты поступаешь глупо, мой Холли, отшвыривая протянутый тебе светильник.
Я молчал: не мог же я объяснить, тем более в присутствии Лео, что с тех пор как увидел ее лицо, оно неотступно стоит и всегда будет стоять у меня перед глазами и что у меня нет желания продлить жизнь, которая будет отравлена мучительными воспоминаниями и нестерпимой горечью неразделенной любви. Так оно было, так оно, увы, остается и по сей день!
– А теперь, – продолжала
По ее просьбе Лео поведал удивительную историю о серебряной корзинке и черепке с надписью, сделанной его прародительницей, египтянкой Аменартас. Айша слушала внимательно и, когда он закончил, обратилась ко мне с такими словами:
– Не говорила ли я тебе, о Холли, – это было во время болезни моего возлюбленного, – что добро может порождать зло, а зло – добро, что сеятель не знает, каким будет урожай, а занесший руку – куда придется его удар? И вот видишь, египтянка Аменартас, царственная дщерь Нила, которая меня ненавидела и которую я по сей день ненавижу, ибо, как там ни суди, она все же одержала надо мной верх, сама же и привела ко мне моего возлюбленного. Из-за нее я убила его, но благодаря ей же он возвратился ко мне. Она замышляла зло против меня, посеяла семена, чтобы я пожала плевелы, и что же? Более щедрого дара не мог бы мне дать весь мир; попробуй вписать этот квадрат в круг твоих понятий о добре и зле, о Холли! А ведь эта женщина, – помолчав, продолжала
Лео посмотрел на нее, протянул ей руку и помог встать.
– Ты прекрасно знаешь, Айша, – печально заговорил он, – что я не могу поднять на тебя руку, даже если хотел бы отомстить за ту, что ты убила вчера. Я всецело в твоей власти, твой покорный раб. Как же я могу убить тебя? Скорее уж я покончу с собой.
– Я вижу, ты уже начинаешь любить меня, Калликрат, – сказала
– Но у нас уже есть королева, – поспешил перебить Лео.
– Ну и что? – пожала плечами Айша. – Мы ее свергнем.
Мы оба смущенно хмыкнули и объяснили, что скорее позволим отрубить себе головы, чем посягнем на власть Ее королевского Величества.
– Странно! – удивилась Айша. – Неужели бывают такие королевы, которых любит народ? Видимо, мир сильно переменился, с тех пор как я поселилась в Коре.
Мы еще раз объяснили ей, что изменилась сама суть монархического правления и что наша правительница пользуется любовью и уважением всех здравомыслящих людей в ее обширных владениях. Мы также сказали, что подлинная власть – в руках народа и что судьба страны определяется голосованием низших, наименее образованных классов общества.
– А, – сказала