читаю достаточно редко, потому что это очень большая нагрузка — читать стихи, если читать их по-настоящему.
СК: А из нашей музыки что Вам нравится?
ИК: Ну… конечно, я бы мог ограничиться паллиативным заявлением, что если кто интересуется, лучше смотреть соответствующий раздел газеты «Живой звук», но в принципе считаю, что в нашей музыке, при всей катастрофичности ситуации, в целом тем не менее впервые за многие годы наметилась положительная тенденция. Пока нельзя назвать ни одного человека, который всем критериям прорыва полностью удовлетворяет. Но начались попытки отойти от каких-то жестко заданных стилистических направлений, очень узких, связанных с определенной публикой — вот это попса, вот это рок-н-ролл. Музыка начинает, наконец, диверсифицироваться и сближаться с мировой ситуацией музыкального рынка, когда музыка есть очень разная, рассчитанная на совершенно разных людей, в том числе с самыми невероятными извращениями мыслительного и слухового процесса. И этот процесс уже начался. Пока, может быть, он не очень очевиден на фоне засилья «суперзвезд» (хоть и не поворачивается язык назвать так наших звезд). На фоне засилья имен и лиц начинают появляться люди, которые ставят на что-то совсем другое. Это очень приятно. В принципе, я рад всему, что сейчас происходит, даже вещам, которые кажутся многим излишне коммерческими, типа «Иванушек Интернешнл». Я вижу в этом грамотные продюсерские ходы и правильное понимание того, как надо работать с популярной музыкой.
СК: Спасибо!
Тим Кустов, «Музобоз»: Илья, если вернуться лет на 10–12 назад, когда Вами были написаны такие революционные вещи, как «Ален Делон», «Скованные одной цепью», которые действительно произвели революцию в умах тогдашней молодежи, действительно были актуальны, у Вас, несомненно, возникали всякие проблемы с цензурой. Как они разрешались?
ИК: Проблемы с цензурой у меня действительно возникали в советское время, но они касались не группы «Наутилус Помпилиус», потому что группа «Наутилус Помпилиус» дебютировала в широком общественном смысле слова в 1986 году, когда обстановка стала помягче. Проблемы относились к тому времени, когда я работал с «Урфин Джюсом». Я не думаю, что они могут сравниться, хотя бы как легкая тень, с теми проблемами, которые испытывали люди поколения перед нами. Тем не менее для молодого человека, который еще не понимает, что по чем, они были в достаточной степени неприятны и вспоминать об этом… Ничто из того, что случилось вокруг меня, как вы любите говорить, «в нашей стране за последнее время», не изменило моего мнения о тех временах, когда я был молодым, то есть 1970-х, начала 1980-х годов. Это мнение не поколебалось: я не очень хотел бы вернуться в эти времена, даже не хотел бы вообще. Даже в обмен на физическую молодость.
Ведущий: Даже для 1986 года песня «Скованные одной цепью», которая вышла тогда, была, наверное, довольно сильным откровением. Спокойно Вы воспринимали эти вещи тогда?
ИК: Нет, была определенная паника, в том числе и в стане самих музыкантов — «стоит — не стоит», но никаких серьезных вещей, в общем, не последовало. Вся оппозиция, которая была встречена, была встречена на уровне собственной бюрократии рок-клуба, а не где-то там, в высших серьезных инстанциях. И, в общем, это были уже игры мышей вокруг кота Леопольда — несерьезно.
Капитолина Деловая, «Московский комсомолец»: Мне кажется, все лучшее, что вы сделали, можно определить как «депрессивная поэзия». Потому что все это написано в миноре, в полудепрессивном таком состоянии… я это ощущаю именно так. Если вы собираетесь продолжить работать как поэт-песенник, то с какого рода музыкантами, какого направления?
ИК: Во-первых, я по своей натуре жизнерадостный пессимист. И депрессия для меня не характерна, для меня характерен скорее желчный скепсис, чем депрессия, как фаза существования. Я думаю, что песня состоит не только из слов. Она состоит, во-первых, из музыки, во-вторых, из личности исполнителя. Я думаю, что этот перекос в сторону минора цвета черной джинсы — это, во многом, личность Славы, нежели моя. Потому что некоторые песни я писал откровенно как шуточные. А в Славиной интерпретации (у него такой образ) они приобрели такое звучание. Я об этом ничуть не жалею, потому что я ценю Славу очень высоко, как мало кого. Я считаю, что это получилось все равно хорошо, но в принципе это начало создавать определенные проблемы, как для него, так и для меня. Когда ты очень долго просовываешь одну и ту же колбасу в одну и ту же мясорубку, то ничего хорошего получиться не может, надо вовремя остановиться, потому что это ограничивает возможности обоих соавторов проявить себя во всей широте своей личности.
КД: И в какую мясорубку Вы теперь хотели бы засунуть свою колбасу?
ИК: Я хочу, чтобы это была музыка, которая мне потенциально нравится в настоящий момент, а не 10 лет назад. Мне хотелось бы, чтобы это была музыка с мощным элементом провокационного безумия и с мощным уровнем политнекорректности. Я думаю, что люди, с которыми мне бы хотелось работать, будут скорее всего достаточно молоды, хотя не исключено появление людей совсем не молодых, но сохранивших к жизни непринужденное и наглое отношение.
Виталий Белобрагин, «Милицейская волна»: Я знаю, что в 1988 году образовался театр песни Аллы Пугачевой, и Алла Борисовна пригласила группу «Наутилус Помпилиус» работать в своем коллективе. И очень недолго группа просуществовала в этом коллективе. В чем причина, и действительно ли Алла Борисовна принимала участие в записи некоторых песен альбома «Я хочу быть с тобой» как бэк-вокалистка?
ИК: Значит, Алла Борисовна, когда организовывала свой театр, она естественно занималась talent’s counting’ом — поиском того, кто бы мог в этом театре принимать участие, и в том числе, среди многих появившихся тогда исполнителей, с которыми она тогда общалась, начиная с Жанны
