Уроженец Одессы, адвокат, окончивший Юрьевский (Тартуский) университет, Шанцер работал в партии с 1900 года, в 1902 году был сослан в Сибирь на три года. В 1904 году его освободили «на основании высочайшего манифеста от 11 августа», но в октябре 1904 года, как отмечено в его охранном деле, он «письменно заявил о своём отказе от милостей, дарованных манифестом… и неизменяемости своих революционных убеждений».
В начале декабря 1905 года Шанцера арестовали в Москве на конспиративном совещании, где обсуждались вопросы подготовки декабрьского восстания, и в марте 1906 года опять выслали в Енисейскую губернию, откуда в октябре 1906 года он бежал. 18 апреля 1907 года был арестован в Петербурге, содержался в Красноярской тюрьме, затем «водворён» в село Богучанское Пинчугской волости Енисейской губернии. А позже, в 1908 году, бывшего одессита закатали в Туруханский край, но по дороге туда он бежал — за границу, к Ленину. Такие вот были у революционеров «забеги на длинные дистанции».
На V съезде Шанцер стал членом ЦК, входил в редакцию большевистского органа — газеты «Пролетарий». Но в итоге примкнул к отзовистам- ультиматистам, вошёл в группу «Вперёд». Вскоре Шанцер серьёзно заболел (занятия «бегом» из ссылок — не лучший вид «спорта» для сохранения здоровья), в 1910 году был перевезён в Москву, где через год и умер — сорока четырёх лет от роду.
Были у революционеров и такие судьбы.
Упомянутый же в письме Дубровинскому «Власов» — это Алексей Иванович Рыков (1881–1938), ставший после смерти Ленина вторым председателем Совета народных комиссаров СССР и возглавлявший Совнарком до декабря 1930 года. Рыков колебался всю жизнь и в итоге «доколебался» до расстрела после процесса «Правотроцкистского антисоветского блока» в 1938 году.
Были у революционеров и такие судьбы.
В НАЧАЛЕ декабря 1908 года Ульяновы переехали из Женевы в Париж — туда было решено перевести издание газеты «Пролетарий». На первых порах они останавливаются в «Отель де Гоблен» на бульваре Сен-Марсель, 27. Позднее переезжают в дом № 24 по улице Бонье на окраине города, а затем — на улицу Мари-Роз, № 4. Последний адрес и стал впоследствии знаменитым.
Жизнь в Париже была у Ульяновых отнюдь не «парижская», если подходить к ней с категориями туристическими или «новорусскими». Крупская в своих воспоминаниях писала, что в Париже пришлось провести самые тяжёлые годы эмиграции, и Ленин вспоминал их с тяжёлым чувством даже через много лет, когда стоял во главе России: «И какой чёрт понёс нас в Париж!».
Но сама Надежда Константиновна и поясняла: «Не чёрт, а потребность развернуть борьбу за марксизм, за ленинизм, за партию в центре эмигрантской жизни. Таким центром в годы реакции был Париж».
Интересно сравнить позднейшую невесёлую оценку Лениным Парижа с его же признанием в письме из сибирской ссылки родным 7 февраля 1898 года. Имея в виду младшую сестру — «Маняшу», он писал:
Теперь времени на «достопримечательности» уже не оставалось, хотя в Париже Ленин и Крупская с матерью Крупской обосновались на годы.
Квартира была снята на краю города, около самого городского вала, и поэтому при относительной дешевизне оказалась большой и светлой. Но обстановка была самая скромная — консьержка смотрела на привезённые из Женевы простые столы и табуретки с презрением.
Хозяйственные дела свалились на Крупскую, поскольку её мать «растерялась в сутолоке большого города». Крупская признавалась, что хозяйкой она была плохой, «только Владимир Ильич был другого мнения»…
Одно время с братом и невесткой жила Мария Ильинична, приехавшая в Париж изучать в Сорбонне французский язык, и однажды гостивший у Ульяновых Марк Елизаров, добравшийся в Париж из Японии, наблюдая, как женщины хлопочут на кухне и в очередь моют посуду, заметил: «Лучше бы вы „Машу“ какую завели»… Но, по словам Крупской, они жили тогда «на партийное жалованье, поэтому экономили каждую копейку, а кроме того французские „Маши“ не мирились с русской эмигрантской сутолокой».
Действительно — через ульяновскую квартиру тёк поток людей, что для французов было непривычным.
Заниматься Ленину в Париже было неудобно — до Национальной библиотеки надо было ездить на велосипеде, и от езды по Парижу с его оживлённым движением он очень уставал, однажды попал под автомобиль, но отделался изломанным велосипедом[113].
В том же Париже тысячи и даже десятки тысяч «интеллектуалов», не стоящих изломанного ленинского велосипеда, жили вполне обеспеченной жизнью, и в том же Париже Ленин, отойдя от революции, мог бы жить не только не хуже, а и получше многих. Но он упорно крутил «педали» своего жизненного «велосипеда» и ехал во всё том же, давно избранном направлении — к будущей революции…
Ему было сорок лет — не мальчик! Он полностью терялся в парижской толпе, не привлекая ничьего внимания, он, гений!
Но что тут поделаешь — надо было жить и работать.
Летом 1910 года Ленин и Крупская устроили себе небольшую передышку — относительную, конечно, с рюкзаками по горам теперь уже уйти не получалось. Но они устроились иначе, вначале открыв для себя Мёдон.
Как вспоминала Крупская:
«Мёдон — небольшой городок в 9 километрах от Парижа. По праздничным дням, летом, туда едут тысячи парижан провести время на лоне природы. Мы часто ездили туда в будни, перебить настроение, погонять на велосипедах по чудесному Мёдонскому лесу».
