«Никогда трёхмиллионный Берлин не видал такого скопления народу: не менее миллиона человек были участниками и зрителями шествия. Никогда ни один из сильных мира сего не удостаивался таких похорон. Можно приказать десяткам тысяч солдат выстроиться по улицам при проводах праха какого- нибудь короля или знаменитого избиениями внешних и внутренних врагов генерала, но нельзя поднять население громадного города, если в сердцах всей миллионной трудящейся массы нет горячей привязанности к своему вождю, к делу революционной борьбы самой этой массы…
Он заслужил ту ненависть буржуазии, которая проводила его в могилу. Буржуазные ненавистники Зингера (немецкие либералы и наши кадеты) злорадно указывают на то, что с его смертью сходит в могилу один из последних представителей героического периода немецкой социал-демократии, когда так сильна, свежа, непосредственна была у вожаков вера в революцию… Но пусть не ликуют враги раньше времени!
Умирают старые революционные вожди — растёт и крепнет молодая армия революционного пролетариата» [133].
Написав так о Зингере, Ленин не мог знать тогда, конечно, что нарисованная им картина похорон Зингера в феврале 1911 года будет ещё более мощно воспроизведена во время похорон Владимира Ильича в январе 1924 года. Но сегодня эти ленинские строки выглядят так, как будто сквозь годы он видел новые миллионные ряды скорбящих, траурные флаги и народную скорбь уже по нему самому…
ЖИВУЩИЕ продолжают то, что не успели сделать ушедшие, и весной 1911 года Ленин организует под Парижем, в Лонжюмо, партийную школу. Ленин прочёл около 60 лекций, включая курс политэкономии, аграрный вопрос, теорию и практику социализма, курс философии и материалистического понимания истории… Занятия продолжались до конца августа 1911 года, после чего слушатели разъехались на нелегальную работу в Россию[134].
Подробные сведения о школе в Лонжюмо мы находим в документах охранки, опубликованных после Октября 1917 года. Провокатор Бряндинский, «осветивший» школу московской охранке, отметил даже, что два раза устраивались групповые выезды: «первый раз 14 июня в Париж на национальный праздник (день взятия Бастилии
Бряндинский оказался объективным информатором и отметил, что «при расходовании партийных денег на личные потребности каждым из школьников в отдельности соблюдалась экономия» и лишь «при тратах целой группой особенно не стеснялись». Впрочем, 150 франков
Интересные воспоминания о школе в Лонжюмо оставила и Крупская, на которой лежала организация переписки слушателей с родными. Из колоритных воспоминаний Надежды Константиновны (в деталях подтверждаемых донесением Бряндинского) видна дружная, товарищеская атмосфера в этой французской деревне в 15 километрах от Парижа — не очень уютной, не курортной, но удобной тем, что там не жило никого из русских. Для слушателей-«нелегалов» это было обстоятельством существенным.
«Занимались много и усердно, — писала Крупская. — По вечерам иногда ходили в поле, где много пели, лежали под скирдами, говорили о всякой всячине. Ильич тоже иногда ходил с ними»…
Столовались Ульяновы вместе со слушателями. Хозяйство взяла на себя Катя Мазанова, жена рабочего, бывшего вместе с Мартовым в ссылке в Туруханске, а потом нелегально работавшего на Урале. Ходили слушатели босыми — стояла страшная жара, а они, как на подбор, «гимназиев не кончали».
В Лонжюмо приехали рабочие А. И. Догадов из Баку, «плехановец» (впоследствии большевик) И. Д. Чугурин из Киева, металлист И. С. Белостоцкий из Питера, москвич-кожевенник И. В. Присягин, Я. Д. Зевин из Екатеринослава, А. И. Иванова, поляк Э. Прухняк, польский социал-демократ С. Ю. Копец, С. Искрянистов… Вольнослушателями числились Г. К. Орджоникидзе («Серго»), И. И. Шварц («Сёма», «Семён»), Б. А. Бреслав («Захар»).
Разными оказались их судьбы…
Скажем, Яков Зевин (1884–1918) начинал как меньшевик-партиец, с 1912 года стал большевиком, после Февральской революции работал в Моссовете, занимал пост комиссара труда в Бакинской коммуне и в 1918 году был расстрелян в числе 26 бакинских комиссаров.
Серго Орджоникидзе стал в СССР крупнейшим партийным и государственным деятелем… Занимали ответственные посты после Октября 1917 года и другие бывшие слушатели…
А вот что написала Крупская о судьбе выпускника школы С. Искрянистова («Василия»):
«Он очень хорошо занимался, но держался как-то странно, сторонился всех… Он был очень дельным работником, в течение ряда лет занимал ответственные посты. Бедовал здорово. На фабрики и заводы его, как „неблагонадёжного“, никуда не брали, и он с женою и двумя детьми очень долго жил на очень маленький заработок своей жены — ткачихи. Как потом выяснилось, Искрянистов не выдержал и стал провокатором. Стал здорово выпивать. В Лонжюмо не пил. Вернувшись из Лонжюмо… покончил с собой. Раз вечером прогнал из дому жену и детей, затопил печку, закрыл трубу, наутро нашли его мёртвым. Получил он за свою работу какие-то гроши, числился провокатором меньше года».
Увы, бывало и так.
В ИЮНЕ 1911 года Ленин собрал в Париже совещание членов ЦК, живущих за границей. В этом совещании принял и член ЦК от Социал-демократии Королевства Польского и Литвы «Юзеф» — Феликс Дзержинский. «Поляки» до этого работали достаточно обособленно, и Ленин провёл отдельное
