осталось какой-то десяток лет.
«Деньки, как нарочно, стоят удивительные, — продолжает Крупская. — Выпал снежок, прямо отлично. Ну, в Кракове что и делать, как не гулять. Культурных развлечений никаких. Раз пошли было в концерт, квартет Бетховена, даже абонемент вскладчину взяли, но на нас почему-то концерт страшную скуку нагнал, хотя одна наша знакомая, великолепная музыкантша (имеется в виду Инесса Арманд. — С. К.), была в восторге. В польский театр ходить не хочется…»
Это может показаться не очень понятным — все создатели казённых «лениниан» хрущёвско-брежневских времён уверяли нас, что Ленин-де был без ума от Бетховена. И вроде бы резон у них имелся. Максим Горький вспоминал, что уже в Москве, слушая на квартире первой жены Горького, Екатерины Пешковой, сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, Ленин признался:
— Ничего не знаю лучше «Apassionata», готов слушать её каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!
Так был Бетховен близок Ленину, или не был?
Конечно, был! И даже — очень…
Есть Бетховен и есть Бетховен.
Часть музыкального наследия практически всех великих композиторов — это сложно построенная музыка для музыкальных гурманов вроде Арманд, а Ленин не был гурманом ни в чём, изысков не любил и, более того, не терпел.
Жил он всегда по материальным возможностям весьма скромно, да и на развитие того, что называется «художественным вкусом», времени у Ленина, профессионального революционера, не было. Он не очень-то жаловал европейские музеи, в том же Лондоне предпочитал картинным галереям богатейшие лондонские публичные библиотеки… Однако искусство в его
Вернёмся, впрочем, к письму Крупской:
«…Без чего мы прямо голодаем — это без беллетристики. Володя чуть не наизусть выучил Надсона и Некрасова, разрозненный томик Анны Карениной перечитывается в сотый раз. Мы беллетристику нашу (ничтожную часть того, что было в Питере) оставили в Париже, а тут негде достать русской книжки (это в славянском якобы Кракове! — С. К.). Иногда с завистью читаем объявления букинистов о 28 томах Успенского, 10 томах Пушкина и пр. и пр.
Володя что-то стал, как нарочно, большим „беллетристом“. И националист отчаянный. На польских художников его калачом не заманишь, а подобрал, напр., у знакомых выброшенный ими каталог Третьяковской галереи и погружался в него неоднократно.
Все мы здоровы. Володя каждый день берёт холодный душ, ходит гулять, и бессонниц нет у него…
Внимательный читатель увидит за этими строками многое…
Тоска вечных вынужденных скитальцев-изгнанников по Родине, а отсюда — и отчаянность чувств, когда даже Надсона хочется читать и читать, потому что русской книжки не достать, а купить не на что, а Надсон — это русская литература, русская речь… Да ещё и поэтическая, то есть — особенно звучная и выразительная.
Это ведь глубокая, на грани трагедии, драма: Ленин — и вне России!.. Великая натура, великая душа, великий патриот в самом точном и глубоком смысле этого слова, человек, написавший эссе «О национальной гордости великороссов», — вне России.
Великий сын России — вне России. И вынужден, живя вне неё, довольствоваться выброшенным знакомыми каталогом Третьяковки…
Тоска пусть и скрыта, но она есть.
И это — не мелкая тоска.
ПРИВЕДЁННОЕ выше письмо Крупской относится к позднему периоду второй эмиграции Ленина после поражения первой русской революции 1905 года. Сестра Ленина Анна Ильинична вспоминала, что первые годы второй эмиграции проходили «очень нудно и тоскливо» и «тяжело переживались Ильичом». Когда осенью 1911 года она навестила брата в Париже, настроение его было тогда «заметно менее жизнерадостным, чем обычно». И однажды во время прогулки Ленин сказал: «Удастся ли ещё дожить до следующей революции»[149].
Прошло полтора года, партия большевиков работала в России всё активнее, а значит, всё более активно работал и Ленин. Остался в прошлом «парижский» период его деятельности, в разгаре был «краковский»… И из письма Крупской матери Ленина, написанного в канун последнего мирного года Европы, видно, что от былой хандры (относительной, конечно, полностью
Однако из того же письма видно и то, что Ленин всё более тосковал по России. Это понятно уже по его тогдашнему увлечению безвременно скончавшимся в возрасте 25 лет Надсоном, поэтом талантливым, но по духу Ленину не то чтобы не родственным, но — прямо противоположным. Надсон — это уныние, рефлексия, раздвоенность души, то есть то, чего у Ленина отродясь не бывало. Тем не менее в Кракове он Надсоном — и, возможно, не только от бескнижья, — зачитывался.
Кстати, Ленин не мог не знать, что Надсон был похоронен на том же Волковом кладбище Петербурга, где он сам похоронил сестру Ольгу. Надсон был одним из любимых поэтов старшей сестры Ленина — Анны. Мария Александровна, зная о любви дочери к стихам Надсона, подарила ей томик стихов
