исчерпывающий ответ на этот вопрос (Cochin Augustin. Les societes, des pensees et democratie. Paris, 1921):
«…Во французской революции большую роль играл круг людей, сложившийся в философских обществах и академиях, в масонских ложах, клубах и секциях… он жил в своем собственном интеллектуальном и духовном мире. «Малый народ» среди «большого народа» или «антинарод» среди народа… Здесь вырабатывался тип человека, которому были отвратительны все корни нации: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к обычаям своей провинции, своего сословия, гильдии. Мировоззрение сроилось по обратным принципам… если в обычном мире все проверяется опытом, то здесь решает мнение. Реально то, что считают другие, истинно то, что говорят, хорошо то, что они одобряют. Доктрина становится не следствием, а причиной жизни. Среда обитания «малого народа» — пустота, как для других — реальный мир; он как бы освобождается от пут жизни, все ему ясно и понятно; в среде «большого народа» он задыхается, как рыба, вытащенная из воды. Как следствие — убеждение, что все следует заимствовать извне… Будучи отрезан от духовной связи с народом, он смотрит на него как на материал, а на его обработку — как на техническую проблему».
(В скобках следовало бы отметить, что принципиально тот же социальный феномен имел место и в преддверье Русской революции. Любопытно также, что Лев Николаевич Гумилев приводит характеристику «малого народа», данную Огюстеном Кошеном, едва ли не в качестве дефиниции введенного им самим понятия «антисистема», чем явно определяет место этому явлению в более широких исторических рамках.)
Из этого рокового «малого народа» как раз и вышел и Жан Поль Марат — «цербер революции», главный идеолог и вдохновитель доктрины революционного террора.
Родившись в Швейцарии в 1743 году и будучи человеком неукорененным, он сначала учился медицине в Бордо, потом в Париже занимался оптикой и электричеством, затем перебрался в Голландию и наконец поселился в Лондоне в качестве практикующего врача.
В 1773 году Марат опубликовал двухтомный труд «Философский опыт о человеке», где опровергал положение Гельвеция о том, что знакомство с наукой необязательно для философа. Напротив, в своем труде он утверждал, что только одна физиология способна решить задачу соотношений между душой и телом, а также высказывал смелую научную гипотезу о существовании нервной жидкости. Тогда же он увлекся политикой — в 1774 году вышел в свет его первый политический памфлет «Цепи рабства», касающийся британских дел, где Марат выступал против абсолютизма и английской парламентской системы.
В 1777 году Марат получил приглашение стать врачом придворного штата графа Артуа, будущего Карла X. Приняв предложение, он переселился в Париж, быстро приобрел популярность и вместе с ней обширную врачебную практику. Однако, несмотря на карьерные успехи, досуг его по-прежнему занимала политика. В 1780 году Марат написал на конкурс работу «План уголовного законодательства», одно из положений которой гласило: «Никакой избыток не должен принадлежать кому-либо по праву, пока есть люди нуждающиеся в насущном». В целом работа сводилась к мысли, что законы придуманы богатыми в интересах богатых, а раз так, то бедные имеют право на восстание против подобного порядка вещей.
В конце концов увлечение одержало верх над медицинской карьерной перспективой — в 1786 году Марат отказался от придворной должности, а с 1789 приступил к изданию газеты «Друг народа», которая с перерывами выходила до самой его смерти.
На страницах своей газеты, равно как и в публичных выступлениях, он обличал Неккера, Лафайета, Мирабо, Байи, требовал начать гражданскую войну против врагов революции, требовал низложения короля и ареста министров — он словно бы узурпировал право на революционную истину. Еще со времен занятий опытной наукой Марат привык относиться с пренебрежением ко всякого рода авторитетам, ниспровергая их направо и налево. И уже тогда пренебрежение это граничило с нетерпимостью. Словом, нет ничего удивительного в том, что, когда он заделался публицистом и политиком и оказался в гуще партийной борьбы, нетерпимость его дошла до крайнего предела и обратилась в фанатизм, в маниакальную подозрительность — владея эксклюзивным знанием того, как сделать мир счастливым, он всюду видел измену. Марат стал цепным псом революции, готовым перегрызть горло всякому, кто так или иначе приближался к тому, что он считал правом или достоянием народа.
После свержения династии Бурбонов 10 августа 1792 года, Марат был избран в комитет наблюдения, выделенный Коммуной Парижа. Во многом благодаря Марату комитет одобрил практику революционного террора (1 сентября толпа ворвалась в тюрьмы Парижа, где находились заключенные, подозреваемые в роялизме, и устроила трехдневную резню, в результате которой погибли около 10 тысяч человек и среди них 2 тысячи священников, не присягнувших республике), а созванный 20 сентября Конвент обратил террор против врагов республиканской Франции.
После того, как его избрали депутатом Конвента от Парижа, Марат вместе с Робеспьером и другими якобинцами обрушился на жирондистов. В связи с этим, в апреле 1793 года жирондистам удалось добиться постановления Конвента об аресте Марата и предании его суду Революционного трибунала. Однако трибунал не нашел в действиях Марата состава преступления и возмутитель спокойствия с триумфом вернулся в Конвент. Несмотря на благополучный исход дела, Марат не простил оскорбления — он стал главным вдохновителем волнений 31 мая — 2 июня, послуживших причиной падения Жиронды и установления якобинской диктатуры.
Механизм вознесения стар, как мир, — трупы противников на трибуне Конвента послужили Марату пьедесталом. Теперь голос его звучал во всю силу — представленный им закон о проскрипциях казался уже единственным средством спасения республики; каждым словом своим он изрекал смертный приговор.
Справедливости ради надо отметить, что в том избыточном зле, которое он творил, Марат никогда не руководствовался эгоистическими
