— А у меня растет негодование! — сказал чей-то голос сзади.
Павел и Майя оглянулись.
Освещенный розовой зарей, перед ним стоял неподвижный профессор Бойко. Одетый в темный плащ, он был похож на черную летучую мышь. Тускло блестели в темноте металлические пряжки, скалывающие плащ под горлом.
— Который час? — спросил Бойко.
Павел и Майя одновременно вынули мембраны. Приложив мембрану к уху, Павел услышал монотонный голос авто-радиостанции:
— Семь минут двенадцатого, семь минут двенадцатого, семь минут двенадцатого!
В мембране, щелкнул переключатель, и нудный деревянный голос монотонно забормотал:
— Восемь минут двенадцатого, восемь минут двенадцатого, восемь…
Павел положил мембрану в карман.
— Ты хочешь сказать, что мне пора спать? — спросил Павел.
— А ты, кажется, намерен провести ночь без сна? Майя, отведи Павла… Спокойной ночи!
— Я хотел поговорить с тобой, Бойко!
— Завтра, завтра, дорогой! Во-первых, поздно, во-вторых, осенние вечера прохладны, и в-третьих, световые симфонии для твоих расслабленных нервов не годятся… Спокойной ночи!
Бойко ушел. Павел взглянул с сожалением на бешеную симфонию цвета и света, опоясавшую город пламенным кольцом, но, повинуясь требованию Бойко, направился к лифту.
Глава II
Рано утром Павла разбудил неприятный, режущий шум.
За стеклянной дверью сновали, сгибаясь и выпрямляя нелепые члены, сверкающие никелем машины. Огромные пылесосы взлетали вверх и, сделав неверное движение, с металлическим звоном падали вниз.
Павел улыбнулся. Ему показалось забавным, что он не узнал своих старых знакомых. Он сбросил одеяло, подошел к стеклянному шкафу и, выбрав верхнее платье, начал быстро одеваться.
Вчерашнего утомления как не бывало. Прилив необычайной бодрости наполнял его радостным ощущением.
Одеваясь, Павел болтал ногами, чувствуя, как мускулы его упруго перекатываются под свежим, прохладным бельем.
Огромная шумная птица билась в груди Павла, расправляя могучие крылья.
Павел, смеясь, начал напевать вполголоса любимый марш «Звездного клуба».
— Ты уже проснулся? — услышал он знакомый голос.
— И даже оделся! — весело сказал он, подходя к микрофону. — Кстати, конструкция местных телевоксов отвратительна. Убирая помещение, они производят такой шум, как будто копируют допотопные фордзоны.
— Попробуй поругать городской совет, — сказал тот же голос, — местные члены совета, очевидно, не могут найти в себе смелости, чтобы заменить эту дрянь каптилерами. Я уже давно говорю, что скупость прежде всего является матерью неудобств.
— А я полагаю, что они держат их, как память о далеком детстве. Между прочим, эти сувениры вот-вот ворвутся сюда и покроют меня мыльной пеной. Кроме того я голоден, как пещерный человек перед охотой.
— Войди в лифт и поднимись на крышу. Завтрак готов!
В это время стеклянные двери распахнулись и в помещенье ввалились коммунальные телевоксы.[9] Жидкое мыло, кипя и пенясь, поползло по полу. Отвратительно зашипели пылесосы. Круглые, проворно вращающиеся щетки со скрежетом поползли по мокрому, покрытому пеной полу.
Павел кинулся в лифт.
Поднявшись на крышу, он увидел Майю, которая шла навстречу, протягивая руку и приветливо улыбаясь:
— Вид у тебя замечательный!
— Скажи об этом Бойко!
— Ты думаешь, на этом основании он разрешит тебе работать?
— У меня, — сказал Павел, — есть тысячи оснований, но, увы, я боюсь, что для Бойко мои доводы покажутся неубедительными.
— Ты прав, конечно! Когда человек исполняет волю Республики, его никакими доводами не заставишь поступить против этой воли. Впрочем, завтрак
