— Это очень хороший мальчик, господин комиссар, и я хочу приютить его у себя!..
— Кто ты? — спросил комиссар.
— Я… я…
— О, это вполне порядочный иностранец, — засуетился мой спутник, — а что касается его поведения, так он в этом, право, не виноват!
— Возьмите его, — сказал комиссар, — а вы, господин Шпекенштейн, зайдете в полицей президиум через час и пятнадцать минут.
— Хорошо, господин комиссар… Но, право, лучше отпустите его, — он очень хороший мальчик!
Шуцманы засмеялись и, взяв меня за рукав, сказали: идем!
Подгоняемый в спину здоровеннейшими кулаками шуцманов, я двинулся вперед.
В полицей-президиуме меня втолкнули за решетку и ушли.
Я залился горькими слезами, но вспомнив, что я еще ничего не ел, вытащил кусок сыра и хлеба и принялся за еду.
Слезы капали на хлеб и на сыр и оттого обед мой был такой горький и соленый.
Вскорости привели еще партию людей, среди них я узнал того худого человека, который спорил с толстяком на Фридрихштрассе.
Держали нас до вечера.
Потом пришел огромный шуцман и, поманив меня пальцем, сказал:
— Эй, иди-ка сюда… Это тебя Шпекенштейн арестовал?
— Да!
— Ну, так ступай за мной!
Я вздохнул и, веяв свой мешок, пошел по корридору за шуцманом.
Меня ввели в накуренную комнату, где сидело много полицейских и штатских, среди которых я угнал комиссара.
— А-а, большевистский шпион! — приветствовал он меня, потирая руки.
Я снял шляпу и молча поклонился ему.
— Смотрите, как он вежлив этот азиат! — захохотал комиссар.
— Я не азиат, господин комиссар, моя национальность — латыш! — ответил я, вздыхая.
— Латыш? Ого!.. Знаю, знаю… Слышала и здесь… Если не ошибаюсь, латыши считаются самыми преданными войсками большевиков… Когда ты выехал из России?
— Я еще в России не был, я приехал в Берлин из Сант-Галлена.
— Зачем ты сюда приехал? Кого ты здесь имеешь?
— Я приехал искать работы, господин комиссар. Наша корова не может прокормить нашу семью, господин комиссар, и наш огород…
— Так ты хотел кормиться на большевистское золото, захотел попробовать молочка московской коровки?
Все захохотали.
— Обыскать его! — крикнул комиссар.
Несколько полицейских бросились ко мне, вырвали мой мешок и выбросили оттуда на пол сыр и хлеб.
Потом заставили вывернуть карманы и снять ботинки.
Вместе с моими 4 долларами, шуцманы вытянули из карманов тягчайшие грехи моего детства — рукописи со стихами.
— Что это? — спросил комиссар.
— Это… это — замялся я.
Комиссар развернул мои бумаги, посмотрел на них внимательным взглядом, перелиснул несколько листков и, сделав удивительно глупое лицо, оглушительно захохотал:
— Ба! Большевик, оказывается, пишет стихи. Это уже становится интересным! Минутку внимания, господа!
Он отставил рукописи далеко вперед и, паяснячая, начал читать:
