— Ты себе ешь… Не стесняйся! — подчевал радушно Юрко, мало будет, еще принесу…
— Хватит… Мы не привычные, чтобы по многу… От больших кусков кишка может лопнуть…
— Какая?
— А гузеная, какая ж еще?… Ты про кишку не слыхал, поди?… Видишь ты, а у человека есть она — кишка, значит… Пищу пропустить наскрозь, иль для других надобностей… а только есть!
— А желудок?
— Нету… Кишка только есть в человеке…
Начался спор.
Беседа приняла настолько оживленный характер, — что бабушкины любопытные уши, желая узнать с кем это спорит Юрка, пришли в комнату.
— Что это?.. Батюшки-светы, да никак… это что за новость? Откуда ты? Что тебе тут надо?
— Я… я… Мопс! — забормотал испуганно Мопс и вскочил на ноги, приготовляясь в крайнем случае смазать хорошенько лыжи.
— Тьфу ты, — плюнула бабушка, — и в кого только такой самоправный мальчишка родился… Зачем ты его впустил сюда?
Юрка с сожалением посмотрел на бабушку и степенно ответил ей:
— Вы не волнуйтесь, бабушка, это беспризорный. То есть раньше был беспризорным, а теперь он останется жить со мной!
Все это было сказано с непоколебимой твердостью и достаточной внушительностью.
— Что?
Бабушка сделала такие глаза, которые менее всего нравились Юрке, и, кашляя и перхая, закричала хрипло:
— Вон!.. Вон… Сейчас же вон… Да ты что это? Ты с ума сошел?
— Ничуть…
— Для беспризорных дома есть, для них…
— Это для других, а для Мопса найдется у нас место и все равно — емно уж и гроза начинается!
Действительно, — в летних сумерках плавало тяжелое дыхание близкой грозы, а редкие вспышки молнии оголяли мрак до синевы.
— Уходи… Уходи, — кричала бабушка, наступая на Мопса, — поел и — хватит! Пошел, пошел! Нечего тут!
— Бабушка, — завизжал Юрка, — я ему дал честное пионерское слово, что он останется…
— Тьфу! Тьфу ты, озорной мальчишка… Да ты это что? Ты в своем доме, чтобы так распоряжаться?
— Мопс останется со мной! — сказал Юрка твердо схватив за рукав беспризорного.
— Твой Мопс не останется здесь, — покраснела бабушка и, схватив скалку, направилась с решительным видом в сторону Мопса.
— Не бойся! — крикнул Юрка, но Мопс обнаружил постыдную неустойчивость и, не ожидая бабушки, выскочил в окно.
Мимо окон пошла гроза с шумным ливнем и ветром.
— Ой, — вскрикнул Юрка, бросаясь к окну, — как же мое слово?.. Мо-о-о-о-опс!
Вместо ответа, в оконные стекла хлестнул косой ливень.
— Мо-о-о-опс!
— Закрой окно, баловник! — крикнула бабушка, но Юрка, вместо того, чтобы закрыть окно, еще шире распахнул ставни, вскочил на подоконник, прыгнул из окна под проливные потоки дождя и побежал в темь, оглашая воздух криками.
— Мо-о-о-о-опс! — вспыхнуло где-то далеко и влево, но было уже трудно разобрать: Юркин это голос иль нет…
Голос потонул в громовых раскатах грозы и в шуме обильного дождя…
……………………………………………………..
……………………………………………………..
Когда Юрка начал выздоравливать, за окнами уже шевелились — под суровым дыханьем декабрьских ветров — белые сугробы зимы и в комнате было светло по особенному — по зимнему, декабрьскому.
С того времени, как Юрка и Колька были найдены Кадетом — оба плачущие и продрогшие — у стены кирпичного завода, утекло много воды. Мопс определенно к лучшему изменил свой вид, а пионерский галстух придавал его фигуре некоторую, так сказать, значительность.
— Пионером уже? — спросил Юрка слабым голосом, клада поверх одеяла свои тонкие прозрачно-белые руки.
Мопс утвердительно кивнул головой.
— Уже!.. Четыре дня, как утвердили!
— Вер-но! — подтвердил отец, ероша волосы.
Юрка улыбнулся и спросил отца.
— Похудел я?
— Ты-то?.. Гм, — отец неловко закрутил бегающими пальцами клок светлой бороды, замигал как-то странно глазами и, поглядев сбоку на длинное,
