подрисованы неровно и помада чаще всего размазана. Стелла была гораздо моложе сестры – когда Хелене исполнилось восемьдесят, ей было всего шестьдесят шесть. Она была пятой дочерью Рубинштейнов и родилась после Регины, перед Манкой. Она всегда была очень импульсивна. В юности отправилась в Австралию на поиски старшей сестры, потом много путешествовала по Европе и Соединенным Штатам, дважды была замужем, но «неудачно». Эммануэль Амейсен утверждал, что, как и все сестры Рубинштейн, она обладала некой магической властью над людьми. «Сегодня вам сложно поверить в это, – улыбался он Патрику О’Хиггинсу, – но двадцать лет назад она была настоящей роковой женщиной».
Первый раз Патрик О’Хиггинс встретился с ней в 1952 году. Стелла тогда вела переговоры с Хеленой по поводу своего нового замужества, третьего по счету. Избранником ее был обедневший французский граф, и Стелла надеялась, что Хелена обеспечит ей достойное приданое. Мадам упрямо отказывалась и в конце концов решила, что граф не получит от нее ни сантима, но Стелла будет обеспечена хорошей зарплатой «за ничегонеделание» – как она сама говорила. Кроме того, Хелена купила ей квартиру, и потом жаловалась, что Стелла «заставила ее купить еще одну (квартиру) в Каннах». «Я оплачиваю ее наряды. Я слежу за ее деньгами, – прибавляла Хелена. – И этого еще недостаточно! Она хочет приданое! Бог знает что!» Но немного посердившись, она смягчилась и написала сестре милое письмо с поздравлениями, в котором интересовалась прошлым жениха. О приданом, правда, Хелена написать «забыла». Письмо она закончила традиционным: «Это все». Она попросила молодого человека напечатать письмо, уже зная, что при ближайшей встрече, когда Стелла начнет плакать, она, хоть и не сразу, согласится на все условия. Хелена любила излагать мысли письменно, а секретарь перепечатывал их. Сами письма она отправляла адресату очень редко – целью этих записок было сформулировать идею, найти аргументы и подготовиться к разговору лицом к лицу, чтобы быть во всеоружии. Иногда она раздавала такие записки перед совещанием или во время деловых встреч, когда дискуссия заходила в тупик, говоря: «Почитайте, потом дадите мне ответ». Но чаще всего Мадам хранила эти многочисленные записки в папках, время от времени просматривая, чтобы не забыть.
Наконец Стелла вновь появилась в кабинете Хелены, которая тепло приняла ее и тут же спросила, не забыла ли она принести копию брачного контракта. Конечно же, Хелена сдалась и все-таки выделила сестре приданое. Надо сказать, что граф обладал одним очень ценным качеством: он был таким же страстным игроком в бридж, как и сама Мадам. Она попросила Эммануэля Амейсена позвать нотариуса, чтобы заверить договор. Теперь она выглядела совершенно довольной, как будто и не гневалась вовсе всего несколько часов назад.
– Только подумайте, граф играет в бридж, у него есть автомобиль и собственный небольшой доход! В сущности, Стелле очень повезло! Господин Амейсен, выпишите мне немного денег, мне надо пройтись по магазинам и купить Стелле подарок.
Господин Амейсен спросил, какую сумму Мадам хотела бы потратить.
– Пять тысяч франков (в 1952 году это равнялось примерно современной тысяче долларов).
– На чей счет записать расход?
– На счет Стеллы, разумеется!
В Париже Мадам относилась к Эммануэлю Амейсену как к козлу отпущения. Она обрушивала на несчастного потоки упреков на смеси французского, английского и польского. С членами семьи Хелена почти всегда говорила по-польски. По-французски она разговаривала очень плохо, а вот английским владела довольно сносно. Племянник Эдварда Титуса терпеливо ждал, когда гроза утихнет. Его светлые голубые глаза выражали глубокую печаль, а уста хранили молчание. Потом напор Мадам ослабевал, она переставала скрежетать зубами и метать молнии. На столе появлялся коричневый бумажный пакетик… Она грызла листочек салата, очищала яйцо вкрутую, и только после этого начинался настоящий разговор.
В тот год Гораций доставлял матери много хлопот. Он не хотел сопровождать Мадам во Францию из-за личных проблем. Вскоре после прибытия в Париж Хелена узнала, что ее сын уехал из Нью-Йорка во Францию, но остановился в доме в Грассе. Он любил этот дом, «Белый дом», который попросил построить князь Гуриели. Он находился совсем рядом с Каннами, где после революции поселилось очень много русских эмигрантов. «Белый дом» стоил княгине целое состояние, а князь был там всего лишь раз, зато Гораций приезжал часто. Он любил приглашать туда своих друзей художников, «неудачников», как добродушно говорила его мать. Ему даже удалось убедить ее построить там экспериментальный завод духов, потому что в той местности росли определенные виды цветов, которые невозможно было найти где-либо еще. Но на самом деле этот завод, в основном, обеспечивал работой нуждающихся друзей.
В детстве Гораций довольно редко общался с матерью, которая постоянно была в разъездах. В шестнадцать лет он поступил в Йельский университет, чем мать очень гордилась. Правда, долго он там не продержался и был отчислен. Тогда она послала его в частную школу, чтобы подготовиться к поступлению в Кембридж. Он поступил, но спустя всего несколько месяцев бросил учебу. Гораций решил покорять южные моря, «как Гоген». Потом, повторяя его путь, он вернулся в Соединенные Штаты и поступил в художественную Лигу американских студентов. Но у Горация не было ни таланта художника, ни его силы воли: он довольно быстро бросил и это.
Потом он влюбился в молодую девушку по имени Эвелин Шмитка, приехавшую из Вудстока. Ее отец был мясником, и для Хелены Эвелин навсегда осталась «дочкой мясника». Они тайно поженились в начале тридцатых, пока Мадам была в Европе. «Представляете? Без моего благословения! Единственное, о чем меня поставили в известность, – это о рождении ребенка, девочки, Тоби. Тоби Титус… Вот скажите мне, разве это подходящее имя?»
Рождение через два года после этого мальчика стало поводом к попытке примирения. Но его тоже назвали варварским именем: Барри. Наконец, Хелена
