Тогда Патрик решил открыть врачу имя княгини.
– Доктор, княгиня – это Хелена Рубинштейн, и ее семья находится в Нью-Йорке. Я не знаю, что делать. Сомневаюсь, что ее муж может оказаться полезным, а что касается сына…
Золтан Овари дружески положил руку ему на плечо.
– Я узнал ее, видел ее фотографию в журнале сегодня утром. Такое лицо не забудешь. Считаю, что нужно разыскать и позвонить ее нотариусу, а я пока достану вам баллоны с кислородом. В Риме не слишком хорошо обстоят дела с оборудованием для таких случаев [125].
Патрик решил известить близких и сотрудников. Нотариус не был удивлен: «У нее уже как-то случалась пневмония». Князь Гуриели уехал на выходные: ожидался тур по бриджу. Помня о том, что Гораций находится на юге Франции, Патрик позвонил Эммануэлю Амейсену, чтобы узнать номер дома в Грассе. Племянник Мадам не слишком обеспокоился, услышав печальные новости – «она поправится, она сильная», но признал необходимость поставить в известность Горация и дал номер его телефона в Орибо, недалеко от Канн. Патрик долго не мог дозвониться и, когда, наконец, услышал его голос, почти прорычал:
– Гораций! Наконец! Это вы?
– Кажется, да.
– У вашей матери пневмония, она очень тяжело больна.
– А где вы с ней находитесь?
Патрик все объяснил, и Гораций без колебаний уверил его, что, несмотря на личные сложности, прилетит в Рим не позже следующего дня. Патрик почувствовал небольшое облегчение, но дотянет ли Мадам Рубинштейн до завтра?
Вернувшись в комнату, он увидел, что она находится по-прежнему в тяжелом состоянии: лицо посерело, на щеках – красные пятна от лихорадки. Вскоре вернулся доктор Овари вместе с монахиней с величественной осанкой. Доктор катил огромный баллон с кислородом. «Ничего другого не нашел, займемся пока вот этим». Он вытащил две длинные каучуковые трубки и вставил их в ноздри Хелены. Патрик рассказал ему о телефонных звонках и о скором приезде Горация. «Боюсь, как бы он не опоздал», – коротко ответил врач.
Сестра Анжелика села подле больной и следила за поступлением кислорода, читая молитвенник. Золтан Овари вытер пот со лба.
– Я сделал все, что мог, господин секретарь в своем роде. Сестра Анжелика позвонит мне, если состояние княгини ухудшится. Теперь остается только ждать и надеяться. Я вернусь завтра утром, а вам советую пойти поспать.
Доктор был прав, Патрик едва держался на ногах. Он сбросил ботинки, не раздеваясь завернулся в одеяло и провалился в глубокий сон. Вдруг зазвонил телефон. Ему казалось, что он спал всего несколько минут, потому что солнце ярко светило сквозь ставни. Звонил Золтан Овари.
– Ваша княгиня зовет вас.
Звонок был для него как холодный душ. Ничего не ответив, он повесил трубку и поспешил в соседнюю комнату. Все окна были открыты, а врач ждал его, широко улыбаясь. Лицо Мадам порозовело, и выглядела она неплохо, несмотря на трубки, все еще торчащие из ноздрей. Волосы ее были гладко причесаны (возможно, сестрой Анжеликой), на кончике носа посверкивали стекла очков. Она очень прямо сидела в постели и читала газету.
– А! Патрик! – с упреком сказала Хелена. – Вы мне нужны. Лаборатории Эббот потеряли десять пунктов, а доктор Овари меня уверяет, что это именно они производят лекарство, которое поставило меня на ноги, – новый вид пенициллина! Позвоните моему брокеру в Нью-Йорк и скажите купить пять тысяч акций этой лаборатории[126].
Через несколько часов приехал Гораций, бледный и обеспокоенный.
– Вот это да! А ты что тут делаешь, Гораций?
Лицо его потемнело еще больше, и, дергая себя за бороду, он ответил:
– Патрик мне позвонил и сказал, что у вас пневмония.
– Это правда, но это было вчера. Доктор дал мне замечательные пилюли, и сейчас все в порядке.
Опешивший Гораций застыл у кровати матери, не зная, что сказать. Ситуацию спасло своевременное появление четы Бауэр и Ирен Брин. Они были нагружены букетами цветов, коробками шоколада, журналами, которые бросали к подножию кровати Мадам. Она кокетливо принимала эти подношения. Хелена представила компании своего сына, и они разразились возгласами умиления, будто перед ними был новорожденный. Ирен Брин устроилась на краешке стула, приглашая Горация сесть вместе с ней. Он молча сел, уставившись в пустоту. Мать пыталась разговорить его, восклицая «давай же, рассказывай», но он оставался безучастным. Наконец, горделивым тоном, каким могла бы говорить молодая мать, Хелена принялась расхваливать сына.
– Он любит рисовать и неплохо пишет; это художник, литератор…
Все выразили восторг, а Ирен Брин предложила включить его в проект своего мужа Каспаро с двадцатью молодыми итальянскими художниками, протеже галереи
– Мы бы очень хотели, чтобы княгиня, ваша дорогая матушка стала покровительницей искусства нового Ренессанса. Своего рода новые Медичи…
