советы этих двух гринго. Пройдя через невероятные опасности, я выбрался из недр горы, взглянул на Долину Погибших Душ и вновь вернулся обратно, чтобы найти их уже в объятиях смерти…
В этот момент в комнату ворвалась огромная белая собака, за которой гнался слуга-индеец; вся дрожа и повизгивая от возбуждения, она обнюхивала следы, указывавшие на близость ее хозяйки. Но прежде чем собака успела броситься к ширме, за которой пряталась царица, Торрес схватил пса за загривок и вышвырнул вон из комнаты, приказав двум индейцам держать его.
— Пусть животное побудет там, — сказал Торрес. — Я расскажу вам о нем после. Но сначала поглядите на это. — Он вытащил из кармана пригоршню драгоценных камней. — Я стучался в двери мертвецов, и вот, смотрите, сокровище майя в моих руках. Я теперь самый богатый человек в Панаме, да, пожалуй, и во всей Америке. Мое могущество…
— Но вы присутствовали при смерти моей дочери, — рыдая, перебил его Солано. — Неужели она ничего не просила мне передать?
— Да, — подтвердил Торрес, искренне взволнованный картиной смерти, которую немедленно нарисовало ему его богатое воображение. — Она умерла с вашим именем на устах. Ее последние слова были…
Но тут его глаза чуть не полезли на лоб, и он так и замер на середине фразы, ибо в этот момент сеньор Альварес увидел Генри и Леонсию, которые с самым спокойным видом шли по комнате, углубившись в тихий разговор. Не замечая Торреса, они прошли к окну и остановились там, ни на минуту не прерывая беседы.
— Вы сказали мне, что ее последние слова были… — напомнил Энрико.
— Я солгал вам, — прошептал Торрес, стараясь выиграть время, чтобы как-нибудь выпутаться из беды. — Я был уверен, что они погибли и никогда больше не вернутся в мир, и я хотел смягчить для вас этот удар, сеньор Солано, передав вам слова, которые, несомненно, произнесла бы ваша дочь в свою последнюю минуту. А вот еще этот Фрэнсис, которого вы так полюбили! Мне казалось, что вам будет легче услышать об его смерти, чем узнать, какой бесчестной собакой оказался этот гринго!
В эту минуту собака радостно залаяла, порываясь к ширме, и оба индейца напрягли все силы, чтобы ее удержать. Однако Торрес, ничего не подозревая, сам сунул голову в уготованную ему судьбой западню.
— Там в долине живет глупое, выжившее из ума существо, которое уверяет, что может с помощью колдовства читать будущее. Это ужасная, кровожадная женщина. Правда, она довольно красива, но ее красота может нравиться только человеку с извращенным вкусом; ведь есть же люди, которые находят, что и стоножки по-своему красивы. Теперь я понимаю, как все произошло: она, очевидно, дала возможность Леонсии и Генри каким-то тайным путем бежать из долины, а Фрэнсис предпочел остаться с ней в греховной связи. Ибо это, несомненно, греховная связь, поскольку в долине нет ни одного католического священника, который бы мог благословить их союз. О, не думайте, что Фрэнсис пылает любовью к этому ужасному существу! Нет, если он и воспылал к чему-нибудь страстью, то только к тому жалкому сокровищу, которым она обладает. Вот вам ваш гринго Фрэнсис, который осмеливался осквернять своими взглядами даже прекрасную Леонсию! О, я знаю, что говорю. Я видел…
Радостный лай собаки заглушил его голос, и он увидел Фрэнсиса и царицу, которые, — точно так же, как и предыдущая пара, — шли по комнате, увлеченные разговором. Царица остановилась, чтобы приласкать собаку, ставшую на задние лапы и положившую передние на ее плечи, так что собачья пасть оказалась выше головы молодой женщины. Торрес, облизывая пересохшие губы, шевелил мозгами, пытаясь придумать какую-нибудь новую ложь, чтобы вывернуться из ужасного положения.
Энрико Солано первый разразился смехом. Сыновья тотчас же присоединились к нему; и они хохотали до тех пор, пока из глаз их не покатились слезы.
— Я сам мог жениться на ней, — ядовито ухмыльнулся Торрес. — Она умоляла меня об этом на коленях.
— А теперь, — сказал Фрэнсис, — я избавлю вас от неприятного дела и сам вышвырну его вон.
Но Генри быстро возразил:
— Я тоже люблю иногда грязную работу, а эта мне как раз особенно по душе.
Оба Моргана тотчас же взялись бы за Торреса, если бы не повелительный жест царицы.
— Пусть, — сказала она, — он прежде вернет мне кинжал, который я вижу у него за поясом. Он украл его у меня.
— А не вернуть ли ему заодно, очаровательная дама, — произнес Энрико, когда это было исполнено, — и те драгоценные камни, которые он стащил вместе с кинжалом?
Торрес не стал медлить. Он сунул руку в карман и выложил на стол пригоршню драгоценных камней. Энрико бросил взгляд на царицу, но та продолжала спокойно стоять, ожидая, по-видимому, продолжения.
— Еще, — сказал Энрико.
Торрес прибавил к кучке еще три великолепных необработанных камня.
— Может быть, вы станете обыскивать меня, как простого карманного вора?! — воскликнул он, разыгрывая благородное негодование, и вывернул пустые карманы.
— Теперь я! — сказал Фрэнсис.
