Я поговорил на эту тему с Мамми Дженни, моей старой кормилицей, черную грудь которой я сосал в детстве. Она была богаче, чем мои родители: служила сиделкой и получала за это хорошее вознаграждение. Не одолжит ли она своему «белому питомцу» денег? Не одолжит ли! Все, что у нее есть, она отдает мне!
Затем я разыскал Француза Фрэнка, устричного пирата, который, как я слышал, хотел продать свой парусный шлюп «Рэзл-Дэзл», на котором он сегодня принимал гостей. Шлюп стоял в это время на якоре у Аламеды, около моста. Он согласился продать шлюп, но попросил меня подождать до завтра, так как сегодня воскресенье и у него на борту гости. Завтра можно будет подписать договор, и я стану хозяином лодки. Он пригласил меня пока сойти вниз и присоединиться к гостям. Компания состояла из двух сестер: Мэйми и Тэсс, миссис Хедли, сопровождавшей их, и двух молодых устричников — шестнадцати и двадцати лет — Боба, по прозвищу Виски, и Хили, прозванного Пауком. Виски был устричным пиратом, а Паук промышлял в порту. Мэйми, племянница Паука, была известна под именем Королевы устричных пиратов и нередко возглавляла их пирушки. Фрэнк, как я узнал потом, был влюблен в Королеву, но взаимностью не пользовался.
Фрэнк решил вспрыснуть нашу сделку и налил мне стакан красного вина. Я вспомнил красное вино, которым еще в детстве напоили меня у итальянцев, и меня передернуло: пиво и виски были мне менее противны. Но Королева смотрела на меня в упор, держа недопитый стакан в руке. Это пробудило во мне самолюбие, и я захотел доказать ей, что, несмотря на свои пятнадцать лет, я тоже взрослый мужчина, не хуже других. Сестра Королевы, миссис Хедли и мужчины — все держали стаканы в руках… Я захотел доказать, что я не мальчишка, и осушил стакан залпом.
Я дал Фрэнку задаток — двадцать долларов золотом, и он был очень доволен сделкой. Он налил всем еще по стакану. Я решил не отставать: я знал, что желудок и голова у меня достаточно крепки и здоровы, чтобы выдержать хотя и недельную попойку.
Начали петь. Паук спел арестантскую песню «Бостонский вор» и «Черную Лулу»; Королева — «Я хотела бы быть птичкой», а сестра ее — «Не обижай мою дочь». Веселье становилось все более шумным. Все пили и поминутно чокались, а я старался не допивать стакан до конца и потихоньку выплескивал вино за борт.
Я думал так: у каждого человека есть какие-то странности; очевидно, эти люди находят какую-то прелесть в этом противном красном вине… Что ж… дело вкуса. Я тоже должен делать вид, что оно мне нравится, чтобы не пасть в их глазах. Ну и прекрасно, пусть думают, что я люблю его, а я постараюсь все-таки пить как можно меньше. Королева внезапно почувствовала прилив симпатии ко мне: ведь я присоединялся к компании устричных пиратов на собственном шлюпе! Она позвала меня погулять с ней по палубе. Она-то, разумеется, знала, что Фрэнк, оставшись внизу, в каюте, терзается бешеной ревностью, но я об этом не имел ни малейшего понятия. К нам постепенно стали подходить снизу: ее сестра Тэсс, Паук и Боб; потом пришли миссис Хедли и Фрэнк. Огромная бутыль передавалась по кругу, все продолжали пить и горланить, я один оставался трезвым.
Я не сомневаюсь в том, что мне эта попойка доставляла гораздо больше удовольствия, чем им всем. Мне нравилась эта богема: жизнь ее была так не похожа на однообразную трудовую жизнь, которая еще вчера была моим уделом. Здесь меня окружали веселые, храбрые хищники, не желавшие быть в рабстве у машин и подчиняться стесняющему их свободу закону, — храбрый народ, ежеминутно рискующий свободой и даже самой жизнью. Ячменное Зерно помог мне ближе сойтись с этими мужественными, свободолюбивыми людьми.
Вечерний бриз освежил мне легкие. В канале поднялось волнение, с моря начали возвращаться суда и гудками требовали, чтобы развели подъемный мост. Проходили буксиры, поднимая волны. Баржа с сахаром тащилась на буксире в море. Солнце омывалось в волнах. Жизнь была хороша. Паук пел арестантскую песню:
Вот он, протестующий дух мятежа, приключения, романтика запретных поступков, которые совершаются смело и благородно. Я знал, что завтра не пойду на фабрику к своей машине. Завтра я уже буду устричным пиратом, свободным постольку, поскольку это возможно в условиях жизни нашего века в водах Сан-Франциско. Паук уже согласился быть «экипажем» моего судна, а также и поваром, а на мне будет работа на палубе. Завтра с утра мы запасемся провизией и пресной водой, поднимем главный парус, когда подует бриз и начнется отлив, и выйдем из лимана. Затем ослабим паруса и с первым приливом пойдем к Спаржевым островам, где и бросим якорь за несколько миль от берега. Наконец-то осуществится моя мечта: я буду спать на корабле. На следующее утро я проснусь в море! И после этого буду проводить на воде уже все мои дни и ночи.
Когда вечером Француз Фрэнк спустил лодку, чтобы переправить своих гостей на берег, Королева попросила меня перевезти ее на берег в моей лодке. Я не понял, почему Француз Фрэнк вдруг раздумал ехать сам и поручил перевезти гостей Бобу, а сам остался на борту. Не понял я ничего даже и после того, как Паук, хитро подмигивая мне, проронил: «Ты, я вижу, малый не промах». Но где же было мне, пятнадцатилетнему мальчишке, понять, что седой, пятидесятилетний дядя приревновал ко мне свою зазнобу?
