информировал окружающих о том, какие материалы, по его мнению, наиболее интересны. …К сожалению, он так и не смог вписаться в новое окружение. У него не было семьи и почти не было друзей. …Позже Бёрджесс покинул это место работы по-английски, то есть не простившись. Нам сказали, что ему предложили другую работу»[931].
Глава 38. «Я очень рад, что приехал»
Считая себя «старомодным догматическим атеистом девятнадцатого века, но не агностиком»[932], Бёрджесс уважал религиозные чувства. Дриберг вспоминал, как во время одного из своих визитов он пошел вместе с Бёрджессом в Новодевичий монастырь.
«Где-то в отдалении пел хор – один из тех мучительно звучных ортодоксальных хоров. Его каденции текучи, но тягучи, словно мед, звуки неправдоподобно глубокие и богатые… Я взглянул на Гая, чтобы заметить, возможно, ему скучно и он хочет уйти, и был потрясен, увидев, что его глаза блестят от слез и он застыл, полностью захваченный музыкой. Когда мы вышли из церкви, он все еще был слишком взволнован, чтобы говорить. Он пробормотал извинения, отошел, сел на могильную плиту и несколько минут сидел молча»[933].
В Лондоне у Бёрджесса много средств уходило на алкоголь и сигареты. Он сказал Бёрджессу, что одним из плюсов России является их дешевизна. Модин восхищался интеллектом Бёрджесса, но тревожился из-за его алкоголизма. «Когда я сказал ему, что это против неписаного закона англичан – пить до полудня, – он только рассмеялся. Я не в Лондоне, товарищ»[934]. Он прекрасно владел ситуацией, получая много британских газет и журналов, которые попадали к нему через несколько дней после публикации. Он мало ел, предпочитая курить, пить и говорить, хотя его экономка настаивала, чтобы он каждый день съедал плотный завтрак – обычно это были яйца, – и иногда покупала для него на черном рынке какую-нибудь дичь».
Мать несколько раз в год присылала ему посылки с лакомствами из Фортнума. «Бёрджесс атаковал их, как Билли Бантер, сначала жадно съедая все то, что он больше всего любит, к примеру паштет и шоколадное печенье, а уж потом все остальное – чернослив и консервированные фрукты. Все это запивалось конь яком и сопровождалось бормотанием: «О боже, какая прелесть! Что дальше?»[935]
Его жизнь была строго регламентированной. Он имел охранников, которых поочередно посылал в магазины за покупками, его квартира прослушивалась, ему не позволялось выходить до телефонного звонка, поступавшего каждый день около 4 часов пополудни. Когда он выходил из квартиры, за ним следили.
Если Филби и Маклин находились под контролем 1-го Главного управления, гомосексуалист Бёрджесс из соображений безопасности оказался под крылом 2-го Главного управления. Бёрджесс и в Британии был известен неразборчивостью в гомосексуальных связях, но в Москве, где гомосексуализм являлся уголовным преступлением, вел себя в точности как раньше. Он имел постоянного любовника и периодически подбирал мужчин на улице. Наблюдатели КГБ, потрясенные тем, как легко он находит мужчин-партнеров, быстро научились ничего не замечать. Бёрджесс получал небольшое содержание от КГБ и при необходимости – машину с водителем. «Ему было хорошо в Москве, потому что его потребности удовлетворялись», – утверждал Сергей Кондрашев, его куратор из КГБ[936].
Бёрджесс был в восторге, надевая галстук старого итонца вместе с орденом Красного Знамени, которым, по его заверению, его наградило советское Министерство иностранных дел. «Это здорово помогает в ресторанах», – говорил он, не уточняя, что имел в виду [937].
Была постоянная группа людей, с которыми он переписывался, – Рой Харрод, Вольфганг фон Путлиц и Гарольд Николсон, который затем показывал его письма общим знакомым, таким как Робин Моэм и Питер Поллок. Харрод, всегда утверждавший, что Бёрджесс – «мой дорогой друг, один из людей, которых я очень любил», послал ему несколько своих книг, в том числе «Основы индуктивной логики» (Foundations of Inductive Logic), и утверждал, что Бёрджесс дал по ней «очень разумные комментарии. Думаю, это были лучшие комментарии, которые я получил по этой книге» [938].
Дух его жизни можно понять из отрывка длинного письма Поллоку, который к этому времени уже хорошо устроился с Полом Данквой.
«Я пишу это поздно ночью, совершенно измученный, и мой Пол хлопочет вокруг. Он поставил Девятую симфонию, танцует и задает вопросы обо всем, от Стравинского до Ирвинга Берлина, вперемешку с Рембо и цитатами из «Милого друга» Мопассана, которого, по-моему, все русские знают лучше, чем мы с тобой. То же самое относится к Марку Твену, Голсуорси, иногда Шекспиру и всегда Диккенсу. Я сказал Тому Дрибергу, что оплачу HI-FI систему, которую он должен достать для меня, и что он получит деньги у тебя. Это избавит тебя от проблем, да и у Тома есть соответствующие связи. Так что дай ему все деньги, которые он попросит. Если это окажется больше, чем у тебя осталось от присланных мной 150 фунтов, я пришлю еще.
Я все время жду от тебя книг. Ты выслал мне что-нибудь? Я открыл счет у Коллета, на Чаринг-Кросс-Роуд, так что, пожалуйста, передай им список, который я тебе прислал. (Подожди неделю после получения этого письма, иначе счет открыть не успеют.)
Я пока еще не знаю, станет ли мой Пол просто Полом или так и останется всего лишь Майком. Думаю, Полом. Большое облегчение. Ты знаешь это, как и я или даже лучше. В данный момент он поет «Застольную песню» из «Травиаты» и жалуется, что я слишком долго пишу. Пол или Майк? Завтра мы идем в Большой театр на «Фигаро», и я буду думать о тебе. Ты помнишь, как мы слушали эту оперу вместе? Однажды нас прервал храп Тома Уайли.
Питер, завтра утром я проконсультируюсь с Леонардом Кассино и вышлю тебе список пластинок, которые ты должен для меня купить. Пожалуйста, сделай это и передай Тому Дрибергу, чтобы он переправил мне их вместе с мебелью. Насколько я помню, его телефон LEE GREEN 8035. Но я попрошу его
