поездка в Кривой Рог. Тогда я попрощался с детством.
В моем детстве при деде и бабке неподалеку от нашего дома был пригорок, к которому вела натоптанная тропинка: по ней ходили, по ней гнали скотину, по ней лихачи ездили на велосипедах. Нужна была определенная сноровка, чтобы с разгона влететь на тропинку и не промахнуться, не сорваться с нее.
В 20-е годы на том пригорке сельчанами была построена читальня, которая в конце 60-х превратилась в сельский клуб, где каждую неделю собиралось множество народу. Танцы тогда назывались «забавой». Местный киномеханик неохотно уступал помещение любителям этой забавы, так как ему нужно было выполнять план. Под уговорами он соглашался, но все должны были скинуться по рублю. Тогдашняя музыка – это баян или аккордеон, бубен без ножного приспособления, какая-то труба, саксофон или цимбалы (в зависимости от того, кто из местных музыкантов играл). В зале отодвигали длинные ряды деревянных кресел, и начиналось развлечение: переливы голосов и басов баяна, дрожала кожа бубна и тонко пели нежные тарелки, соло трубы или саксофона. Пары кружили в вальсе, польке или фокстроте. В хорошую погоду окна раскрывались настежь, и музыка вырывалась наружу. У окон стояли преимущественно немолодые женщины, они внимательно следили, кто с кем танцует (уже в понедельник, делясь впечатлениями, прикидывали, кто кого выбрал и кто с кем сойдется этой осенью). Не меньше шаталось там и местной детворы всех возрастов. Они носились стайками или торчали на веранде возле куривших старших парней, слушая всякие истории: кто-то вернулся из армии, кого-то осенью призывали, кто-то рассказывал про ловлю рыбы или про мотоциклы…
Когда музыканты объявляли перерыв, разгоряченные танцоры выходили на перекур. Девчата и женщины подпирали стену или сидели на скамейках.
Где-то ближе к концу забавы кто-то влетал на середину клуба и начинал звать подмогу. Ясно было, что возле клуба затевалась драка. Музыка останавливалась, и куча народу вываливала наружу. Разгоряченных распитым в коридоре самогоном драчунов обступал тесный круг. Посредине бычились двое молодых парней в белых сорочках, они еще какое-то время дрались, пока один из них тяжелым ударом не сваливал другого.
Победитель, покачиваясь, остервенело делал последний рывок к побежденному, которого уже успели поднять, его сорочка в крови и в траве.
Как-то холодным утром на пригорке собрались пятеро пацанов.
Моросил дождь.
Ивасенко (у его отца мой дед купил за двести рублей немецкий баян) выкопал ямку, другие примеряли только что выструганные палки, и все готовились играть в «кичку». Ивасенко – самый старший среди нас, сорвиголова нашей околицы, всегда в сопровождении нескольких пацанов, которые ему прислуживают. Для своего возраста он сильный и жестокий. Его шайка шныряет повсюду, и там, где продают керосин. Он уже курит и хвастается тем, что его отец не раз видел его с сигаретой. В этот момент мимо нас плетется Яворская, местная юродивая, она ходит по селу и разговаривает сама с собой, со всеми ссорится, особенно с детьми, которые постоянно дразнят ее. Издалека она похожа на цыганку, потому что на ней несколько курток и юбок (кто-то ей, видимо, подарил). С Яворской мы соседи. Ее развалюха-хата и запущенный сад граничат с дедовым подворьем. Ивасенко, заметив ее, отбрасывает в сторону палку, которой только что копал ямку, и показывает ей непристойный жест, который мы себе позволить не могли. Яворская, плюясь, сыплет проклятиями: «Ах, ты ж… черт бы тебя побрал!» – и замахивается на нас палкой. Пацанва разбегается в разные стороны. Но Ивасенко небрежно чиркает слюной и с какой-то яростью поднимает палку и замахивается в ответ, что старуху сперва ошеломляет. Она на миг отступает, но, придя в себя, остервенело орет и бросается в наступление. Кто-то из взрослых кричит на нас, и мы прячемся за клубом. Ивасенко, подобрав несколько окурков, предлагает нам. Кто-то берет, но сразу закашливается, чем отбивает охоту у других. Ивасенко учит нас, мальцов, как забить запах табака полынью. Перекурив, Ивасенко снова предлагает играть в кичку, ведь та сумасшедшая уже далеко. Мы выбираемся из зарослей и ищем наши палки. Ивасенко выкапывает ямку, выгребая рукой землю.
В кичку играли так: в ямку втыкали палку, игрок выбивал ее своей палкой, подбрасывая в воздух что есть сил. Выигрывал тот, кто забрасывал палку дальше всех.
В то утро игра началась как обычно. Пацаны примерялись к ямке, выбивали из нее палку и били по ней. Палка со свистом летела по воздуху. Не всем удавалось попадать по палке. Тогда Ивасенко сплевывал: «Что, курва, не вышло?» или поддразнивал: «А ну скажи – яма», а в ответ скалился: «Твой папа на маме». Что это – мы уже тогда знали. Из-за плетня выбегает Иванко, Ивасенков ровесник (старше нас на год-два), стоит поодаль. Ивасенко зовет его играть, но тот отмахивается, любит, чтобы его просили. Мы знаем, что ему запрещают с нами водиться. Его держат в узде и за проделки могут наказать: сидеть в курятнике или стоять в углу на кукурузе с вытянутыми руками (в каждой из них – по учебнику, которые он никогда не читает). Руки у пацана ослабевают, книжки падают, но батя дает ему ремнем по спине, и хлопцу снова приходится поднимать руки.
Его недавно определили во вспомогательную школу, но он оттуда сбежал. Мы знаем, что он будет с нами играть в кичку, пока его дед не заметит, что он выпутался из веревки, которой его с утра привязали.
Ивасенко принимает его в круг.
Иванко подходит к ямке, подбрасывает палку для игры сильным ударом и отправляет ее далеко вперед. Мы измеряем, на какую длину палок она отлетела, – выходит на 45! Затем Ивасенко ловко подбрасывает ту же палку и изо всех сил лупит по ней. Она отлетает на приличное расстояние, мы бросаемся измерять – выходит 38! Ивасенко горячится: «Курва! Не может быть!» Мы перемеряем – все правильно. Все начинается сначала: Иванко подбрасывает и бьет, Ивасенко подбрасывает и бьет, и так – много раз. Сколько ни перемеряли, выходило, что Иванко все-таки победил.
