важную роль в сражениях при Ловестофте, в Па-де-Кале и при Норд-Форланде. Благодаря хорошему порядку, сохраняемому линейными кораблями, артиллерия могла лучше защищать эти зажигательные суда, которые с гораздо большим эффектом, чем прежде, можно было направить к ясной и определенной цели»[24].
Среди хаотических melees 1652 г. брандер «действовал, так сказать, один, ища случая сцепиться с неприятелем, подвергаясь риску ошибки, беззащитный против орудий неприятеля, почти уверенный, что он или будет потоплен или сгорит бесполезно. Теперь, в 1665 г., все изменилось. Его добыча обозначилась ясно; он знает ее и легко настигает ее в относительно постоянной позиции, занимаемой ею в линии неприятеля. С другой стороны, корабли соединения, к которому принадлежит брандер, не теряют его из виду. Они сопровождают его насколько возможно дальше, прикрывают его огнем своей артиллерии, пока он не достигнет цели, и освобождают его, не давая ему сгореть, если бесплодность его попытки выясняется своевременно. Как видим, в подобных условиях его действия, хотя и рискованные (это и не может быть иначе), все-таки приобретают больше шансов на успех». Эти поучительные строки нуждаются, быть может, в том добавочном замечании, что нарушение строя у одной стороны, в то время как у другой сохраняется порядок, дает последней лучшие шансы для отчаянной атаки. Тот же автор, излагая историю исчезновения брандера, говорит:
«Здесь, следовательно, мы видим брандер на вершине своего значения. Это значение уменьшается, и деятельность брандера кончается полным исчезновением его из открытого моря, когда морская артиллерия делается более совершенной, более дальнобойной, более меткой и скорострельной[25]; когда корабли, получив лучшее образование и управляемость, большую и лучше уравновешенную парусность, делаются способными избегать почти наверняка столкновения с брандерами, посланными против них; когда, наконец, флоты руководствуются принципами искусной тактики, преобладавшей столетие спустя в течение всей американской войны за независимость, и, чтобы не подвергаться риску расстройства совершенной правильности их берегового строя, избегают сближения и предоставляют одной артиллерии решать судьбу сражения».
В этом рассуждении автор имеет в виду главную черту, которая, помогая действию брандера, в то же время делает эту войну 1665 г. особенно интересной в истории морской тактики. В ходе ее в первый раз уверенно практикуется сомкнутая боевая линия, неоспоримо принятая с тех пор как боевой строй флотов. Ясно, что когда эти флоты достигали, как то часто имело место, численности от восьмидесяти до ста кораблей, такие линии являлись весьма несовершенными как по изломанности их, так и по неправильности промежутков между судами; но общая цель построения была очевидна, несмотря ни на какие несовершенства его исполнения. Заслуга развития этого строя обыкновенно приписывается герцогу Йоркскому (впоследствии Яков II); но вопрос о том, кому обязан флот этим усовершенствованием, имеет несущественное значение для морских офицеров нашего времени, по сравнению с тем поучительным фактом, что прошло так много времени между появлением большого парусного корабля, с его бортовой батареей, и систематическим введением строя, который был наилучшим образом приспособлен к развитию полной силы флота для взаимной поддержки судов. Для нас, знающих элементы задачи, вместе с окончательно достигнутым результатом, этот последний кажется довольно простым, почти само собой разумеющимся. Почему же достижение его потребовало так много времени от способных людей той эпохи? Причина – и в этом и заключается урок для офицеров наших дней – была несомненно та же, вследствие которой вопрос о выборе надлежащего боевого строя остается нерешенным и теперь: дело в том, что нужды войны не требовали от людей чрезвычайного умственного напряжения до тех пор, пока Голландия не встретила, наконец, в Англии равносильного себе соперника на море. Ход мыслей, приведший к принятию боевой линии, ясен и прост; и хотя он достаточно знаком морякам, тем не менее будет нелишним привести здесь выдержку из цитировавшегося уже автора, так как его рассуждения отличаются чисто французским изяществом и точностью:
«С увеличением мощи военных кораблей и с усовершенствованием их мореходных и боевых качеств совпал аналогичный прогресс в использовании этих кораблей… По мере того как морские эволюции делаются более искусными, важность их растет день ото дня. Для этих эволюций нужна была база, точка, от которой они отправлялись и к которой возвращались. Военный флот должен быть всегда готов встретить неприятеля; логично поэтому, чтобы такой базой для морских эволюций был боевой строй. Далее, с исчезновением галер почти вся артиллерия переместилась на борта кораблей, отсюда и явилась задача всегда держать корабль в таком положении, чтобы борт его был обращен к неприятелю. Наконец, необходимо, чтобы ни один корабль своего флота не мог быть смешан с неприятельским кораблем. Только один строй позволяет кораблям одного и того же флота удовлетворить всем этим условиям. Этот строй – линия или колонна. Последняя, поэтому, избрана как единственный боевой строй, а следовательно и как базис для всей тактики флота. Для того чтобы в этом боевом строе длинная тонкая линия орудий не могла быть повреждена и разорвана в точке, слабейшей чем остальные, почувствовалась необходимость вводить в него только суда если не равной силы, то, по крайней мере, с одинаково сильными бортовыми батареями. Отсюда логически вытекает, что одновременно с тем, как колонна окончательно делается боевым строем, устанавливается различие между “линейными кораблями”, которые одни только предназначены для участия в нем, и более мелкими судами, служащими для других целей».
Если к изложенному мы прибавим соображения, которые привели к тому, что боевая линия стала сомкнутой, то задача окажется вполне разработанной. Но двести пятьдесят лет назад цепь рассуждений была так же ясна, как она ясна теперь; почему же она разрабатывалась так долго? Отчасти несомненно потому, что старые традиции, – в те дни традиции галерных сражений, – держались еще в умах людей и сбивали их с толку; главным же образом потому, что люди вообще слишком ленивы для своевременного нахождения истинных начал данного положения и для развития на основании его истинной теории действия. Нижеследующие слова адмирала французского флота Лабрусса (Labrousse), написанные в 1840 г., являются в высшей степени редким примером предвидения фундаментального изменения условий и его результатов: «Благодаря пару, – писал он, – суда будут способны двигаться во всех направлениях с такой скоростью, что последствия столкновения могут, и даже должны, как это было прежде, занять место метательного оружия и свести на-нет расчеты
