Почему выбрали именно его?
Наверное, исходили из того, что он человек надежный, неподкупный, равнодушный к материальным благам. Его считали аскетом, поражались его целеустремленности и принципиальности. При всей его порывистости и эмоциональности он старался обуздывать свою натуру. После побега из ссылки записал в дневнике: «Жизнь такова, что требует, чтобы мы преодолели наши чувства и подчинили их холодному рассудку».
Был у него очевидный интерес к следственной работе и испепеляющая ненависть к предателям. В тюремной камере пометил в дневнике: «Все сидящие рядом со мной попались из-за предательства… Шпионов действительно много. Здесь так часто сменяют товарищей по камере (редко кто сидит один, большинство сидит по два человека, а есть камеры, в которых сидят по трое и больше), что цель этого становится очевидной: дать возможность неразоблаченным шпикам узнать как можно больше. Несколько дней тому назад я увидел в окно бесспорно уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Я крикнул в окно: «Товарищ! Гуляющий с тобой – известный мерзавец, провокатор!»
Еще в дореволюционные годы Дзержинскому товарищи по партии доверяли выявлять среди большевиков провокаторов, внедренных полицией. Он вел следствие методично и почти профессионально.
«На третий или четвертый день после Февральской революции на трибуну пробрался исхудалый, бледный человек, – вспоминал Вацлав Сольский, член Минского Совета рабочих и солдатских депутатов. – На нем под изношенным пиджаком была нательная рубашка с черными полосами. Он сказал: «Моя фамилия Дзержинский. Я только что из тюрьмы»…
Дзержинский говорил, что для революционера не существует вообще объективной честности: революция исключает всякий объективизм. То, что в одних условиях считается честным – нечестно в других, а для революционеров честно только то, что ведет к цели».
При этом после революции большевики, исполняя свое старое обещание, дважды отменяли смертную казнь. И оба раза ненадолго: с 28 декабря 1917 по 21 февраля 1918 года, то есть на два месяца, и с 17 января по 11 мая 1920 года, то есть на четыре месяца.
«Как только стали они у власти, с первого же дня, объявив об отмене смертной казни, они начали убивать, – писал в июле 1918 года лидер меньшевиков Юлий Мартов. – Кровь родит кровь. Политический террор, введенный с октября большевиками, насытил кровавыми испарениями воздух русских полей. Гражданская война все больше ожесточается, все больше дичают в ней и звереют люди… Там, где власть большевиков свергают народные массы или вооруженные силы, к большевикам начинают применять тот же террор, какой они применяют к своим врагам».
Соратники и подчиненные Ленина по всей стране охотно ставили к стенке «врагов народа и революции». Может быть, дело в личностях? Может быть, прав француз Гюстав Флобер, сказавший, что «в каждом революционере прячется жандарм»? Феликса Эдмундовича Дзержинского называли святым убийцей.
«Это был фанатик, – вспоминал философ Николай Бердяев. – Он производил впечатление человека одержимого. В нем было что-то жуткое. В прошлом он хотел стать католическим монахом, и свою фанатическую веру он перенес на коммунизм».
Кожаные люди
7 декабря Феликс Эдмундович составил список комиссии. Вечером все собрались в Кремле у Якова Михайловича Свердлова – комиссар милиции Екатеринослава Василий Кузьмич Аверин, начальник Красной гвардии города Иваново Дмитрий Гаврилович Евсеев, председатель Слуцкого Совета солдатских депутатов и член ВЦИК Иван Ксенофонтович Ксенофонтов, член ЦК партии Григорий Константинович Орджоникидзе, член Петроградского военно-революционного комитета Яков Христофорович Петерс, член президиума ВЦИК Карл Андреевич Петерсон, член Главного штаба Красной гвардии Валентин Андреевич Трифонов…
Тогда же и название новому органу придумали: Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем. На заседании Совнаркома название было утверждено.
Дзержинский обратился в Совнарком:
«Не имея собственной автомобильной базы, комиссия наша не в состоянии справиться хоть сколько-нибудь удовлетворительно с возложенной на нас задачей борьбы с контрреволюцией, саботажем и мародерством. Ордера наши остаются без исполнения, связь с органами Советской власти не может установиться. Наши требования в Смольный на автомобили почти всегда остаются без удовлетворения.
Необходимо нам поэтому иметь собственную базу, для этой цели предоставьте нам право реквизиции автомобилей, бензина, смазочного масла и других автомобильных принадлежностей».
Всероссийская чрезвычайная комиссия еще не приступила к работе, но методы брались на вооружение беззаконные. Председатель ВЧК просил не выделить ассигнования на покупку автомобилей, а разрешить чекистам реквизировать, то есть отбирать машины.
Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем большевики создавали в основном для того, чтобы справиться с армией чиновников, которые бойкотировали новую власть и саботировали распоряжения Совета народных комиссаров. Но руководители партии быстро поняли цену органам госбезопасности как важнейшему инструменту контроля над страной.
Дзержинский не считал ВЧК контрразведкой или политической полицией. Он видел в ВЧК особый орган, имеющий право самостоятельно уничтожать врагов.
«Работники ЧК – это солдаты революции, – писал Феликс Эдмундович, – и они не могут пойти на работу розыска-шпионства: социалисты не подходят для
