городе, отделенном долиной от Храма, вельможи жили в роскошных особняках, сочетавших греко-римский стиль с особенностями еврейского быта: в так называемых «Палатах придворного», обнаруженных там археологами, были просторные приемные залы и миквы. В этом же районе стояли дворцы Антипы и первосвященника Иосифа Каиафы. Но настоящей властью в Иерусалиме обладал прокуратор Понтий Пилат, управлявший иудейской провинцией из Кесарии Приморской, но всегда приезжавший в Иерусалим на Пасху и останавливавшийся в крепости Ирода.
Антипа отнюдь не был единственным царственным евреем в Иерусалиме. Елена, царица Адиабены, маленького государства на территории современного Северного Ирака[68], обратилась в иудаизм и поселилась в Иерусалиме, где провела вторую половину своей жизни. Елена построила дворец в Городе Давида, пожертвовала в Храм золотой светильник, который водрузили на врата святилища, а во время неурожая закупала для голодающих зерно в Египте и финики на Кипре. Царица Елена, скорее всего, тоже была на Пасху в городе; и скорее всего, на праздник она надевала украшение, недавно найденное археологами в Иерусалиме: крупную жемчужину, оправленную в золото, с двумя изумрудными подвесками. Иосиф Флавий утверждает, что на Пасху в тот год пришло в Иерусалим 2,5 миллиона паломников. Это явное преувеличение, но в городе действительно собрались евреи «из всех царств», от Парфии и Вавилонии до Крита и Ливии. Подобное скопление народа ныне можно наблюдать разве что в Мекке во время хаджа. По иудейской традиции, каждая семья на Пасху приносила в жертву агнца: город был запружен блеющими барашками, в жертву было принесено 255 600 животных. Повсюду царило оживление: паломникам надлежало совершать омовение в микве всякий раз, когда они направлялись в Храм; жертвенные агнцы продавались у Царской стои. Не каждый мог найти себе ночлег в городе. Тысячи паломников, в том числе Иисус, ночевали в окрестных селениях или прямо под городскими стенами. В воздухе витал запах горящего мяса и пьянящий аромат курений, звуки труб возвещали время молитв и жертвоприношений. Внимание всех и каждого было приковано к Храму, и за всем происходящим в городе настороженно наблюдали римские солдаты со стен крепости Антония.
Иисус прошел в портик Царской стои — гудящий, красочный, многолюдный центр пасхального Иерусалима, где паломники собирались, чтобы организовать ночлег, пообщаться со знакомыми и обменять деньги на тирское серебро, за которое продавались жертвенные барашки, голуби или волы. Не собственно Храм, не один из его внутренних дворов — именно Царская стоя была самым доступным публичным пространством во всем храмовом комплексе, одновременно форумом и торговой площадью. Иисус резко осудил порядки, установившиеся в Храме: «Не соделался ли вертепом разбойников в глазах ваших дом сей?» Он опрокинул столы менял, цитируя и развивая пророчества Иеремии, Захарии и Исайи. Его обличения привлекли внимание, впрочем, недостаточное, чтобы стать поводом для вмешательства храмовых стражей или римских солдат.
Проведя еще одну ночь в Вифании, Иисус вернулся в Храм[69] на следующее утро и вступил в полемику со своими критиками. Евангелисты называют фарисеев «врагами Иисуса», но это скорее отражает ситуацию, сложившуюся во второй половине I века, когда они писали свои книги. На самом деле фарисеи были по-настоящему благочестивой и к тому же очень близкой к народу религиозной группой, и некоторые их идеи вполне могли совпадать с учением Иисуса. Его истинным врагом была храмовая аристократия. Иродиане, одна из храмовых партий, сторонники независимости от Рима, провоцировали его вопросами, стоит ли платить римские налоги. Иисус ответил: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».
Но затем он предостерег воодушевленную толпу проповедью о неизбежном апокалипсисе, который, разумеется, должен начаться именно в Иерусалиме. Хотя у иудеев были различные взгляды на пришествие Мессии, большинство соглашались, что Господь придет, чтобы совершить Свой Суд над миром, и за этим последует создание царства Мессии со столицей в Иерусалиме. «Вострубите на Сионе трубою знамения святых! — призывала Соломонова Псалтирь, написанная вскоре после распятия Иисуса. — Возгласите в Иерусалиме глас благовествующего! Ибо смилостивился Бог над Израилем». Поэтому последователи Иисуса спросили его: «Скажи нам, когда это будет? И какой признак Твоего пришествия и кончины века?» «Бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет», — ответил он, однако вкратце описал грядущий апокалипсис: — «Восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам, [прежде чем увидят они] Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою».
«Подстрекательские» речи Иисуса, видимо, серьезно встревожили римского прокуратора и высших священников, которым, говорил он, не следовало ждать милости на Страшном суде: «Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну?»
В Иерусалиме в дни празднования Пасхи всегда была напряженная атмосфера, но в тот год власти пребывали в еще более нервном состоянии, чем обычно. У Марка и Луки есть часто не замечаемые строки о неких беспорядках, устроенных галилеянами в Иерусалиме. Мятеж был подавлен Пилатом, казнившим 18 мятежников у «башни Силоамской», то есть к югу от Храма. Один из уцелевших бунтовщиков, Варавва, с которым Иисус вскоре встретится, и несколько его сообщников «во время мятежа сделали убийство». Первосвященники решили не рисковать и не попустительствовать еще одному галилеянину, предсказывавшему их гибель в неминуемом апокалипсисе: Каиафа и Анна, влиятельный отставной первосвященник, стали обсуждать, как им поступить. Лучше, говорит Каиафа в Евангелии от Иоанна, «чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». И два священника составили свой план.
На следующий день Иисус готовился к Пасхе в горнице Тайной вечери (Сионской горнице). На трапезе Иисус уже знал, что один из апостолов, Иуда Искариот, предал его за 30 сребреников. Но Иисус не изменил свое намерение отправиться в умиротворяющие оливковые кущи Гефсиманского сада, раскинувшегося на противоположном склоне Кедронской долины. Иуда незаметно скрылся. Нельзя сказать наверняка, предал ли он Иисуса из идейных соображений — за то, что тот был слишком радикален или, наоборот, недостаточно радикален, — либо из алчности или из зависти.
