Лахнер молча поклонился присутствующим и вышел из кабачка. Ример не заставил себя ждать. В самом непродолжительном времени он присоединился к нему вместе с тремя «знакомыми».
Небольшой отряд достиг дачи русского посла за полчаса до полуночи. Достаточно было первого взгляда, чтобы убедиться, что на сегодняшний день нечего ждать собрания у Голицына. Во дворе не было ни малейшего оживления, не слышалось грохота колес подъезжающих карет, сама дача была погружена во мрак. Лахнер перелез вместе со своими спутниками через известное ему место садовой решетки и без всякой помехи добрался до двери террасы.
Так как в прошлый раз он предусмотрительно взял ключ с собой, то теперь попытался открыть дверь. Но оказалось, что ключ не подходит к замку: очевидно, заметив таинственное исчезновение ключа, замок переменили. Это внушило Лахнеру подозрение, что хозяин виллы уже предупрежден о раскрытии тайны совещаний и принял меры.
«Может быть, на это его навели следы моих ног на снегу, – подумал он, – а вероятнее всего, что негодяй, находящийся в данный момент рядом со мною, успел дать знать Голицыну».
Так или иначе, но предприятие следовало считать совершенно неудавшимся, а потому, не откладывая далее, Лахнер приказал пустить сигнальную ракету.
– Что же теперь делать, господин барон? – спросил дворецкий.
– Надо повесить негодяя, – спокойно ответил ему гренадер.
– Какого негодяя?
– Того самого, который чувствует себя в безопасности и тайком посмеивается себе в кулак.
– Хорошо бы, если бы удалось поймать его.
– Ну, негодяй гораздо ближе к виселице, чем думает сам.
– Дай-то бог!
– Будем надеяться, что Господь Бог примет вашу молитву, господин Ример.
На этом кончился их разговор. Пустив сигнальную ракету, отряд двинулся в обратный путь.
– А вот и я, господин барон!
С этими словами Зигмунд явился к Лахнеру на следующее утро. Он застал его за утренним туалетом.
– Очень рад этому обстоятельству, – ответил гренадер, в голове которого мелькнула хитрая мысль. – Я без тебя, как без рук, здешние слуги делают все так небрежно и лениво, что и сказать нельзя. Тебе сейчас же придется взяться за работу, перечистить платье. Да и вообще, работы много.
– Э, нет! Это невозможно! Вы, вероятно, не знаете, что наш праздник начинается в пятницу с первой звездой и кончается в субботу, тоже с вечерней звездой. От звезды до звезды мы не смеем работать.
– Если ты не можешь работать, так на кой черт ты здесь? Пожалуйста, отправляйся домой и там празднуй себе сколько хочешь.
– Я бы с радостью, да Фрейбергер, пожалуй, станет ругаться. Он поднял меня ни свет ни заря, чтобы я скорее бежал к вашей милости и сидел в передней.
– Если ты останешься здесь, то тебе волей-неволей придется работать. Что же, по-твоему, гости станут сами снимать шубы? Кроме того, тебе придется ходить ко мне с докладом, передавать визитные карточки, да и мало ли что. Ступай и приходи вечером. Если увидишь Фрейбергера, то скажи ему, что я хочу видеть его.
– Слушаю-с, господин барон.
Юный еврей ушел, а Лахнер хитро и довольно рассмеялся. Он ждал, что Эмилия пришлет ему обещанную красную книгу, и будь здесь Зигмунд, это обстоятельство сейчас же стало бы известным Фрейбергеру, что совершенно не входило в планы Лахнера. Кроме того, он хотел сегодня же под каким-либо предлогом навестить графиню Пигницер, а этот визит тоже надо было держать в тайне от трусливого агента князя Кауница.
Явился парикмахер. Лахнер решил использовать его всеведение, чтобы разузнать что-нибудь о графине Пигницер.
– Вот что, любезный, – сказал он, – ты вчера упомянул здесь имя графини фон Пигницер. По некоторым обстоятельствам я очень интересуюсь этой особой и прошу тебя рассказать мне о ней все, что ты знаешь. При этом предупреждаю, что я не принадлежу к числу поклонников этой дамы, так что ты не стесняйся и говори прямо, без всяких фокусов.
– Ах, господин барон, – ответил парикмахер, – это очень трудная задача. Я неохотно говорю о людях дурное и предпочитаю молчать о тех, о которых нельзя сказать ни единого хорошего словечка. Но ваше приказание, господин барон, для меня дороже моих нравственных принципов, а потому постараюсь удовлетворить ваше желание. Она – дочь еврея-менялы Финкельштейна и с детства отличалась непомерным честолюбием и легкостью поведения. Так как тогда она была еще очень красива, то в нее влюбился старый Пигницер, и хитрая еврейка так околдовала его, что он даже предложил ей стать его женой. Она крестилась и вышла за него замуж. Перед этим Пигницер подыскал какого-то разорившегося барона, который формально удочерил ее. Таким образом, были приняты меры, чтобы обеспечить ей дворянское происхождение. Разумеется, отец проклял дочь и лишил ее наследства. Но она только посмеялась над этим. У отца, по ее мнению, были жалкие крохи по сравнению с богатством графа. К тому же граф обещал представить ее ко двору, что и исполнил:
