с другой – я понимал, что без воды и еды далеко не уйду – надо было «выходить из лесу». Это казалось риском, но я доверился внутреннему порыву и двинулся к домам.
1 сентября
Первый день после побега
Мир полон чудес
Дома впереди были без признаков жизни. Только возле одного двора паслась коза и гуляли куры. К нему я и направился, наперерез через пустырь. Думая, что если повезёт, то сойду за бродягу.
Подходя ко двору, я увидел двух пожилых человек, мужчину и женщину. Они тоже меня увидели и замерли, внимательно наблюдая, как я подхожу. Я поздоровался с ними и попросил воды. Дед, до того стоявший слегка напряжённо, продолжил свои дела и зашёл в сарай. Видимо, мой жалкий вид не представлял угрозы, а слова развеяли опасения, показав отсутствие злого умысла. Бабушка, глядя на меня, спросила:
– Ты в какой армии был?
– … – я замялся.
– Можешь говорить, не бойся.
– Из украинской. Мы стояли на высоте, нас обстреливали неделю, потом попали в плен, сейчас вот пытаюсь вернуться домой – убежал.
Не то, чтоб её очень обрадовал тот факт, что я из ВСУ. Но и не огорчил. Скорее, она смотрела на меня как на человека, нуждавшегося в помощи.
– Сыночка, ты, наверное, несколько дней уже идёшь. Тебе, может, и поесть надо?
– Да, если можно…
– Сейчас, подожди тут.
Она ушла и через несколько минут вернулась с помидорами, двумя сырыми яйцами, оладьями и молоком.
– Дед у нас злой на украинскую армию. Он ходил недавно в магазин. Ему в очереди «объяснили», кто нас бомбил – в словах бабушки и том, как она говорила, мне почувствовался лёгкий сарказм.
На лавочке лежала старая газета, ещё с тех времён, когда тут стояли наши ВСУ. Я жевал и поглядывал на изображение карты АТО (то самое, на которое мы смотрели в 2014-м чутьли не каждый день). Да, всё верно, вот оно – Старобешево, а к юго-востоку Волноваха. Туда мне и надо двигаться.
– С какой, он говорит, армии?! – прокричал в нашу сторону дед, выйдя из сарая.
– С украинской – ответил я.
– Тьфу! Иди сдавайся. Если ты ничего не делал то тебя отправят домой.
– Зачем мне сдаваться? Они меня там месяц продержат. А я хочу скорее вернуться домой, увидеть жену и дочку. – При мысли о семье у меня комок подкатил к горлу. И последние слова я договорил с трудом.
Бабушка махнула рукой на деда, шикнула ему что-то. И он, возмущаясь вполголоса, удалился.
– А ты кто сам по национальности? – спросила бабушка, как-то странно на меня глядя.
– Я? Я сам украинец, жена русская… – вопрос про национальность меня удивил. Про жену я добавил на всякий случай, кто их знает, какие тут мифы ходят. Вдруг они и вправду верят, что мы «русскоязычных младенцев распинаем».
– Ааа… – как-то неопределённо, скорее для себя, произнесла она.
Потом она, как бы извиняясь, посетовала на бедность, что не может помочь как-то ещё. Живут без света. В магазине пусто. Пенсии не платят. Показала следы от осколков на доме, после взрывов. Честно сказав, что не известно, кто стрелял, в ответ на мой вопрос.
Ещё она рассказала, как, выходя из села, колона ВСУ испугала всех местных жителей, пустив очередь из пулемёта вверх. Вроде бы ничего страшного не произошло, предупредительные выстрелы. Может, кто-то блокировал дорогу… Но в глазах местных это был акт геноцида. Сама бабушка рассказывала об этом, и было видно, что она переживает, вспоминая. Хотя я понимал, что это все такие мелочи по сравнению с тем, что могло быть и может быть дальше. Я видел, как утюжат по площадям, выбивая наших с позиции.
Разговаривая, она всё время смотрела на меня, как будто испытывая когнитивный диссонанс. В какой-то момент, когда я отвечал ей, она не
