вчерашнего дня. — Недурная погодка, как вы находите?
— Очень… Но с кем я имею удовольствие говорить? Ваше лицо, должен признаться…
— Не говорит вам ничего, или очень мало. Не так ли? Но это зло поправимое — имя мое Мишель, а по прозвищу — Медвежонок. Европейскую мою кличку я и сам уж успел позабыть. По ремеслу — бездельник, впрочем, такого взгляда придерживаются преимущественно английские скваттеры, я же о себе несколько иного мнения… Теперь перейдем к вам… — и словоохотливый незнакомец уселся со мной рядом… — Вы, разумеется, тоже из старой Франции, и, судя по вашему лицу, канадские ветры еще недавно начали обвевать его; ну, а каким чертом вы здесь занимаетесь с этими бродягами — ума не приложу! По совести говоря, три дня я уже слежу за вами и на первых порах подумал было, что вы из сумасшедшего дома вырвались; но потом сообразил, что у нас еще нет этих продуктов утонченной цивилизации, а следовательно — вы уже сами потрудитесь мне это объяснить…
— А вы не находите, что это было бы странно после такого непродолжительного знакомства?
— Конечно, нет, — вы ведь доверились этим индейцам, а чем я хуже их и менее способен сохранять тайны государственной важности?..
Эта мысль мне показалась совершенно резонной, а кроме того, после завтрашнего ухода проводников, я мог бы предложить ему присоединиться ко мне и попытаться достичь чего-либо вдвоем.
Словом, так или иначе, но я, не колеблясь, передал Медвежонку всю эту грустную историю.
— «Смеющийся камень»… — повторил он задумчиво, когда я окончил свой рассказ. — Откровенно говоря, сударь, мне тоже не приходилось о нем слыхать, а ведь я уже пятнадцать лет брожу с винтовкой по этим лесам!
— Так, значит, никакой надежды нет?
— Надежды? От надежды никогда не нужно отказываться… Ну и болван же я! — воскликнул он вдруг после минутного молчания и хлопнул себя ладонью по лбу. — Какой величины, говорите вы, этот камень? Десять человек, чтобы сдвинуть, нужно? Так?
— Да, да!..
— Знаю, в таком случае… Дело, видите ли, в том, что со времени знакомства с вашим дядюшкой настроение духа у камня успело порядком-таки перемениться… Да вы погодите меня в помешанные записывать, — усмехнулся он, заметив мое недоумение. — Я вам серьезно говорю. Ветер, вода и зимние морозы так повлияли на него, что он не только смеяться перестал, а даже плакать начал, а сообразно с этим и титулуют его «Камнем скорби», а не «Смеющимся», как раньше…
— Так камень здесь, недалеко? — я готов был броситься в объятия к этому странному субъекту.
— Да чего уж ближе — часа полтора ходьбы… Но только тут, сударь, возникает иное осложнение. Дело-то в том, что у индейцев этот камень считается священным, чуть ли не божеством каким-то, — а, согласитесь сами, потревожить спокойствие такой особы едва ли кто-нибудь из них решится. Возможно, разумеется, что вы навели их на ложный след названием «смеющийся», но только мне кажется, что эти бродяги значительно умнее и должны были бы сообразить, что вам требуется и, думаю, прекрасно сообразили, а потому и начали водить вас вокруг да около. Впрочем, мы это проверим завтра, а теперь будем спать… Пора!
На следующее утро, когда все десять индейцев явились ко мне за получением обычной дневной платы, они были неприятно поражены, увидев рядом со мной другого белого и притом из местных жителей. Последнего обстоятельства Медвежонок не находил нужным скрывать; напротив, едва только он убедился, что все они собрались подле нас, как откашлялся и, произнесши несколько живописных ругательств и пожеланий, сразу перешел к делу. В краткой, но энергической речи он указал индейцам на всю гнусность их поведения по отношению ко мне, упрекал их в том, что, зная местоположение «Камня скорби» и понимая, что это тот, который я ищу под именем «Смеющегося камня», они все же не указали мне его, а бесцельно водили по лесу, за что, как полагал мой новый компаньон, их душам будут отведены самые плохие участки в Стране Вечной Охоты.
Проводники мои слушали молча и только время от времени обменивались сумрачными взглядами.
— Ты хочешь, бледнолицый, — угрюмо произнес один из них, когда Медвежонок окончил свою импровизацию, — хочешь, чтобы мы помогли тебе поднять с земли «Камень скорби» и достать из-под него то, что погребено под ним и над чем плачет он много зим и лет? Но камень этот великое божество в нашем племени, и никто из мужей его не поможет тебе… И лучше, бледнолицый, уходи из страны лесов за Соленое озеро и не смотри на «Камень скорби», чтобы не прогневить его. Я сказал.
Такая явная и спокойная наглость меня возмутила.
— Вы слишком многого хотите, краснокожие господа, — обратился я ко всей этой шайке. — Я, по уговору, честно платил вам за вашу службу и думал, что вы тоже честно исполняете свое обещание. А вы, пользуясь этим, морочили меня столько времени! Ваших услуг мне больше не надобно; можете убираться туда, откуда пришли, а я буду поступать так, как мне заблагорассудится. Я тоже сказал. Прощайте!
Индейцы постояли несколько минут, потом повернулись и молча отошли к своим шалашам.
Оставшись вдвоем, мы энергично принялись за свои несложные сборы. Собрали оружие, кирки и лом, кой-что из одежды и съестного; что было можно, поместили в парусиновые мешки, висящие за спиной, и еще задолго до полудня покинули эту стоянку, направившись куда-то в глубь леса.
Должно быть, около часа прошли мы в полном молчании, но вдруг мой спутник полуобернулся и выразительно свистнул.
— В чем дело?
