Чувашии), с кем мы пробивали в Верховном Совете СССР закон о печати, ставить свою подпись отказался.
— Михаил Никифорович, — неуверенно посмотрел на меня Егор Тимурович — а вы подписывать будете? — Буду, — ответил я. — Не важно, что написано в заявлении. Важно то, что нашему правительству действительно надо уйти. Не сразу я догадался, что трюк с заявлением — театральная постановка. Неплохо продуманная, в том числе и психологически. Еще два дня назад дешевый шантаж, попытка взять «на испуг» только подзадорили бы депутатов. Но съезд уже занимался другими вопросами — заявление правительства о коллективной самоотставке застало его врасплох. Депутаты перекипели, всю злость свою выплеснули с трибуны.
Теперь им сказали, что с жесткостью в постановлении перебрали, чем довели правительство до политического самоубийства. А сформировать в спешке хороший состав нового правительства — не получится. Надо искать компромисс. И съезд проголосовал за подготовленную его вождями декларацию, позволившую правительству игнорировать ранее принятое постановление.
Правительство и курс реформ были сохранены. Ельцин потирал руки.
Я не забыл о том, что он просил ему помогать. И понимал — помогать можно по–разному. Лучше всего было выбрать такую позицию, когда ты должен привлекать независимых толковых специалистов к выработке экономической политики. Возможно, их авторитетное мнение способно поколебать уверенность упрямого Ельцина в том, что он затевает. Тогда была недоступна и четверть нынешней информации — оставалось смотреть на поведение президента некрасовскими глазами: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь…»
Еще в декабре 91–го (в январе намечалась либерализация цен) я упросил бригаду ученых — Валерия Чурилова, соперничавшего на первом съезде с Хасбулатовым при выборе Ельциным себе главного зама, профессора Владимира Бакштановского и Юрия Медведева, с которым подружился в АПН, — провести деловую прогноз–игру. Игрой она только называлась, а в принципе — это моделирование последствий тех или иных решений государственных органов. Прогнозированием бригада занималась не первый год, точность ее предсказаний была очень высокой.
Сначала мы должны были достичь единства в понимании целей реформ — для чего они необходимы обществу. Не для того же, чтобы обогащать одних за счет ограбления остальных. Тогда это не реформы, а бандитский налет на страну. Тогда «реформаторы» ставят себя вне закона.
Единства достигли.
Благотворные реформы — это поиск и установка баланса в разбалансированном государстве. Это создание равновесия между интересами Центра и интересами регионов, между интересами фирм, предприятий, акционерных компаний и интересами всей экономики, между интересами личности и интересами общества, государства. Перекосы в какую–то сторону, тем более преднамеренные, из корыстных побуждений «балансеров», только способствуют негативным процессам.
В студиях телекомплекса «Останкино» мы собрали больше сотни ученых, директоров, инженеров, экономистов, банкиров из разных регионов России. И поручили им смоделировать ситуации на конкретных примерах, если: отпустить цены до приватизации, провести обвальное или поэтапное разгосударствление собственности, государство полностью уйдет из экономики или останется по убывающей регулятором перестроечных процессов и т. д.
Люди работали двое суток: анализировали, считали, прикидывали последствия для своих регионов, для страны в целом. И выдавали рекомендации. Большая группа телеоператоров снимала все это действо на пленку.
После урезания длиннот и монтажа получился материал для просмотра на четыре часа. Предсказано было все, что потом обрушилось на Россию. Но главное, участники Игры предлагали пути — как безболезненнее для народа сменить экономическую политику. Доброкачественные реформы — это приобретения для большинства, а не потери. Если наоборот, тогда мы имеем дело с контрреволюцией.
Кассеты я принес к Ельцину — у него выпрашивал деньги на Игру. И предложил организовать в ближайший из вечеров коллективный просмотр материала правительством.
— А что они у вас там наговорили? — поинтересовался президент. Я начал рассказывать. Он слушал минут десять, потом сказал: — Сплошная чернота. Передайте кассеты Бурбулису — пусть они определятся с Гайдаром.
Бурбулис был первым вице–премьером и материалом заинтересовался. Но, переговорив с Егором Тимуровичем, остыл. И засунул пленки куда–то подальше. Больше я их не видел. Просмотра не было — сколько ни напоминал.
Равнодушное отношение к судьбе России — теперь привычное состояние нашего общества. Ельцину с Путиным удалось–таки вынуть из нации стержень меньше чем за одно поколение. Не без огрома–а–адной помощи подручного московскопитерского бомонда.
А тогда люди поверили в добрые намерения новой власти, еще не догадывались о ее истинных целях и активно несли в кабинеты чиновников свои предложения по обустройству России. Поскольку у «розовых мальчиков» ходоки получали от ворот поворот, они шли к тем, кто имел прямой выход на Ельцина.
Мне пришлось даже зачислить в штаб министерства аналитика — лауреата Ленинской премии. С ним мы отбирали, на наш взгляд, ценные предложения, обобщали их и выводы излагали в записках президенту. С записками я направлялся к Ельцину. Он читал, затем авторучкой выводил угловатым почерком поручение: «Е. Т. Гайдару. Прошу рассмотреть». Все записки исчезали бесследно, как самолеты в Бермудском треугольнике — не попадали в струю.
