Парижской коммуне 1870–1871 гг., «Гражданская война во Франции». Что касается Ленина, он настаивал на том, что проблема является социальной и отражает отсутствие в России политической культуры. Другие считали, что это явление – пережиток царского режима и со временем оно будет преодолено. В действительности же проблема была системной: попытка управлять всей жизнью страны из центра вылилась в развитие бюрократии и, как следствие, в удушающий бюрократизм. В своей книге «Утопический социализм и научный социализм» Фридрих Энгельс утверждал, что «политическое управление людьми должно превратиться в распоряжение вещами и в руководство процессами производства», однако на практике все оказалось сложнее, чем предполагали революционеры-социалисты.
Когда в 1920 г. завершилась гражданская война, вокруг ленинской структуры власти начались две связанные друг с другом, но отдельные дискуссии. Партийная дискуссия была сосредоточена на внутрипартийной демократии и вращалась вокруг таких вопросов, как свобода слова в партии, права партийных ячеек, функции комитетов и роль руководства. Разделение общества на
Московские активисты внесли важнейший вклад в обе дискуссии – и партийную, и профсоюзную. Партийная дискуссия подняла ряд фундаментальных вопросов об участии в партии и внутрипартийной демократии. Эти дискуссии помогли найти баланс между «партийным возрождением» и вопросами, поднятыми «демократическими централистами», в первую очередь вопросом о степени доверия Советам. В течение лета 1920 г. набирала силу критика Московского комитета РКП(б): сторонники возрождения партии обвиняли его в бюрократизме и неспособности играть лидирующую роль, в то время как ораторы в профсоюзах больше беспокоились о поддержании классовой гегемонии партии над всеми политическими институтами. Московских сторонников возрождения партии возглавлял Е. Н. Игнатов – ветеран различных централистско-демократических оппозиционных движений. Он обличал бюрократический контроль партии над районными комитетами и репрессии по отношению к партийным активистам с независимыми взглядами{370}. К концу 1920-х гг. вся партийная организация Москвы была вовлечена в активные дебаты. Казалось, что окончание гражданской войны даст, наконец, возможность вернуться к тому, что партийцы считали истинными принципами революционного социализма. Другими словами, они рассчитывали на то, что на смену жестким ленинским методам, развивавшимся со времени прихода партии к власти, придет некая идеализированная форма большевизма. Дух реформ повлиял на все общественные институты. Моссовет вплотную занялся митингами на фабриках с целью преодоления отрыва от рабочих. Профсоюзы, со своей стороны, тоже пытались избавиться от духа бюрократизма.
Тем не менее нагромождение реформаторских инициатив мало что могло противопоставить убийственным методам ленинского демократического централизма. Слишком часто в социальных мерах искали ответа на политические проблемы: например, назначали на ключевые посты рабочих. Миф о некой врожденной чистоте рабочего класса мало чем мог способствовать развитию истинного внутрипартийного плюрализма. В конечном итоге был достигнут обратный эффект. Партийный аппарат укрепился, независимое движение обновления снизу было уничтожено. Одним из самых больших энтузиастов реформ был глава Моссовета Каменев. До этого он мужественно критиковал перегибы, допущенные ЧК, и методы Красного террора, а теперь начал борьбу за внутреннюю трансформацию методов, взятых на вооружение советской властью. Каменев критиковал классовый подход к бюрократии, отмечая, что, даже если уволить всех «буржуазных специалистов», она не исчезнет. Говоря о поверхностности таких взглядов, он обращал внимание на нищету и отсталость страны, с одной стороны, и с другой – на создание сложной и разветвленной системы государственного руководства в отсутствие основных элементов, которые могли бы поддержать такую структуру{371}.
Однако все благие начинания Каменева спотыкались о ловушки в ленинской системе власти. Об этом написал ветеран партии меньшевиков Борис Двинов, напомнив классический аргумент меньшевиков: попытки насадить «утопический социализм» в отсталой стране с очень небольшим процентом пролетариата неизбежно приведут к развитию чудовищного бюрократического механизма. По Двинову, задачей Каменева и некоторых других большевиков, которые на этой стадии склонились в сторону «пролетарской свободы», стало сохранение Советов как значимых политических институтов при том, что решения принимались не в Советах. Но как в отсутствие оппозиции и при Советах, составляющих всего лишь фракцию в партии, могли иметь место серьезные политические дискуссии? Каменев пытался вдохнуть в Советы жизнь, создавая комитеты, внедряя идею введения непартийных представителей и налаживая более тесные связи с заводами{372}.
Несколько иной подход к проблеме социалистического управления отражен в дискуссии о профсоюзах, которая сосредоточилась на роли рабочих организаций и серьезных планах обуздать власть бюрократии. «Рабочая оппозиция» под руководством Александра Шляпникова и Александры Коллонтай настаивала на том, что у рабочих организаций должно быть право на прямое выражение своего мнения, и предлагала, чтобы непосредственное управление народным хозяйством взял на себя Всероссийский съезд производителей. Коллонтай критиковала бюрократическое регулирование всех аспектов функционирования общества (имели место попытки насадить «партийность» даже в клубах любителей собак). Она призывала поощрять инициативу рабочих и настаивала на том, что широкая публичность, свобода мнения и дискуссии, право на критику внутри партии и среди членов профсоюзов являются решающими шагами, которые могут положить конец засилью бюрократии. Предложенное Коллонтай средство было невероятно простым: чтобы избавиться от бюрократии, нашедшей себе приют в советских институтах, следовало избавиться от бюрократии в самой партии. Этого можно было достичь, исключив из
