Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции

принять Семью, которую отвергло само русское общество и которую официально обвиняли в измене?! «Мы искренне надеемся, что у английского правительства нет никакого намерения дать убежище царю и его жене… Это глубоко и справедливо заденет чувства русских, которые вынуждены были устроить большую революцию, потому что их беспрестанно предавали нынешним врагам нашим», – писала Daily Telegraph.

Георг был вынужден отказать в гостеприимстве.

Теперь царская семья жила под арестом в Царском Селе, и «гражданин полковник», как стали называть вчерашнего самодержца, постоянно ощущал открытую враждебность солдат охраны. Ни о каких попытках побега в это время не могло быть и речи. Такое же положение было в дни Французской революции у Людовика XVI и Марии-Антуанетты, запертых во дворце Тюильри. Но тогда иностранцы – любовник Марии-Антуанетты швед граф Ферзен и русская баронесса Корф – рискнули организовать побег королевской семьи. И он закономерно закончился неудачей. Ибо против них была страна… Почетный председатель Русского исторического общества Николай II это помнил.

Однако через три месяца после отречения, 4 июля 1918 г., Зизи Нарышкина, бывшая статс-дама императрицы, записала в своем дневнике: «Только что ушла княгиня Палей (жена великого князя Павла Александровича. – Авт.), она сообщила по секрету, что группа молодых офицеров составила безумный проект увезти их ночью на автомобиле в один из портов, где будет ждать английский корабль. Нахожусь в несказанной тревоге…»

Почему в тревоге? Потому что проект – «безумный»? И Зизи, и Палей знают: при нынешнем отношении к Семье не доехать им до порта – схватят и убьют по дороге. Впрочем, ни английского корабля, ни заговора, конечно же, не было. Было пьяное бахвальство молодых офицеров.

В это время в столице росло влияние радикалов, требовавших расправы над царем и царицей. Александр Блок писал: «Трагедия еще не началась, она или вовсе не начнется, или будет ужасной, когда они (Семья) встанут лицом к лицу с разъяренным народом…» Но Керенский, глава Временного правительства, не желал быть палачом несчастной Семьи, становившейся все более опасной картой в борьбе Совета со слабеющим Временным правительством. И он постарался избавиться от нее.

В обстановке чрезвычайной секретности, на рассвете, под японским флагом, с зашторенными окнами двинулся из Петрограда состав с царской семьей… Так сильно опасался Керенский, что Совет не даст увезти ее. Триста тридцать стрелков под руководством полковника Кобылинского сопровождали и сторожили Семью… Для успокоения общества местом ссылки была выбрана Сибирь, куда цари ссылали революционеров.

Затерянный в сибирских просторах город Тобольск… Губернаторский дом, где разместили арестованную Семью, напоминал Ноев ковчег: здесь жили император и императрица несуществующей империи, генерал-адъютант несуществующей свиты и обер-гофмаршал несуществующего двора, именовавшие друг друга несуществующими титулами.

Но революция по-настоящему еще не пришла в Тобольск. Духовным владыкой там был архиепископ Гермоген. Когда-то ревностный почитатель Распутина, он стал потом заклятым врагом «старца». За это по инициативе императрицы Синод сослал его в дальний монастырь. Теперь же Временное правительство назначило его архиепископом в Тобольск.

Забыв все притеснения, Гермоген готов был послужить помазаннику Божьему. Он видел в этом служении свое предназначение, ведь имя Гермоген стояло у самого истока Романовской династии. В Смутное время, в XVII веке, патриарх по имени Гермоген бросил клич – изгнать поляков из Руси. За это принял мученическую смерть. И вот сейчас, через 300 лет, архиепископ с тем же именем – Гермоген – здесь, в Тобольске, мог помочь освободиться последним Романовым. Именно об этом написала ему мать Николая, вдовствующая императрица: «Владыка… Ты носишь имя святого Гермогена. Это предзнаменование». Она ждала от решительного архиепископа решительных действий.

Чтобы окончательно примирить революционное общество с высылкой царя, Керенский прислал в Тобольск комиссара Панкратова, просидевшего 14 лет в Шлиссельбургской крепости. Революционер-каторжанин, стерегущий свергнутого царя в Сибири, – это был отличный символ! И залог строгого надзора. Но Панкратов простил царю загубленные годы своей жизни. Сейчас царь был для него просто отцом большой семьи, совершенно не понимавшим новой страшной жизни. Никакой угрозы для побега комиссар не представлял. Солдаты охраны презирали добрейшего штатского комиссара. Они подчинялись в это время только своему начальнику полковнику Кобылинскому.

…Полковник Кобылинский был назначен в Царское Село генералом Корниловым. Он зарекомендовал себя преданным сторонником Февральской революции. Но за время общения с царем полковник очень изменился. Очарование Николая, его мягкость, деликатность, и эти прелестные девочки, и беззащитная в своей надменности несчастная императрица… Из тюремщика Кобылинский превратился в друга Семьи. «Я отдал вам самое дорогое, Ваше Величество, мою честь», – с полным правом скажет он впоследствии Николаю.

Итак, в тихом городишке, где единственной военной силой были эти 330 стрелков, охранявших Семью, их командир становится Николаю близким человеком. И большинство охраны – «хорошие стрелки», как их зовет Николай… Они получают от Семьи бесконечные подарки. Да, в это время охрана помогла бы им бежать. И Татьяна Боткина, дочь врача Евгения Боткина, разделявшая с Семьей тобольскую ссылку, вспоминала: «В эти месяцы (то есть с августа до октябрьского переворота. – Авт.) семья могла бежать». Но куда?

До большевистского переворота для царя в политике места не было, ибо против революционной власти Временного правительства боролись лишь якобинцы – большевики, а Белое движение – за возврат прежней государственности – только зарождалось. Бежав, царь должен был бы покинуть страну. Но для этого надо было проехать половину России, а Николай не мог рисковать жизнями близких…