свободе слова, но хочу обратить внимание именно на те, которые «дело о рисунках» вывело на первый план.
Когда-то в каждой западной стране существовали законы о богохульстве, строго карающие за любые оскорбления христианского Бога и веры. В ходе секуляризации, разделения религии и власти, многие из этих законов были упразднены, однако нередко их просто переставали применять на практике, чтобы не волновать общественность. Карикатурный скандал побудил мусульман и представителей других религий выдвинуть новые требования о более надежной защите религиозных чувств. Одни предлагали усилить контроль над высказываниями, другие заявляли о необходимости ввести новые законы.
Подобные требования привели к тому, что в ряде европейских стран партии, традиционно отстаивавшие право критиковать религии, отказались от упразднения законов о богохульстве, хотя парламентарии Совета Европы призывали изъять их из юридической практики. Защитники этих норм полагают, что в мультикультурном обществе меньшинства и их вера должны быть защищены от дискриминации в первую очередь. Они пытаются приравнять законы о богохульстве к тем, что карают за разжигание межнациональной розни и дискриминацию по национальному или религиозному признаку. В качестве аргумента они определенным образом трактуют события, которые привели к Холокосту во время Второй мировой войны. Вкратце это звучит так: «Плохие слова рождают плохие поступки». Расистская пропаганда нацистов привела к уничтожению евреев. Если бы власти Веймарской республики 1920-х — начала 1930-х годов пресекли злобную болтовню нацистов, то тем самым они предотвратили бы Холокост.
Другими словами, если бы в Веймарской Германии не было широкой свободы слова, нацисты никогда не пришли бы к власти и тем более не смогли бы беспрепятственно осуществить то, на что их толкала ненависть к евреям. Подобная интерпретация представляется мне сомнительной. Нет никаких документально подтвержденных фактов, позволяющих предполагать, что все произошло бы именно так, тем не менее конвенции ООН по защите прав человека обязывают подписавшие их страны ввести значительные ограничения на свободу слова.
Думаю, с тем же успехом можно отстаивать противоположную точку зрения: что Холокост можно было бы предотвратить, если бы в Веймарской республике существовали твердые гарантии свободы слова, а государственная власть защищала бы тех, кто выступал против Гитлера и его последователей. Вместо этого их ждали лишь насилие, жестокость и убийства со стороны разгневанных нацистов. Самое ужасное в этой ситуации, что многие предпочли промолчать. Таким образом, Веймарская республика фактически проложила Гитлеру прямую дорогу к власти — не из-за свободы слова, а наоборот, из-за того, что государственная власть не смогла ее обеспечить. Подобная интерпретация событий затруднила бы процесс ратификации упомянутых законов в либерально-демократических обществах.
Главная моя мысль: негативные следствия для свободы слова обусловлены тем, что в последние десятилетия мир перестал различать слово и дело, то есть видеть разницу между тем, когда говорят нечто дискриминирующее, и совершением конкретного действия. Это явление связано с упомянутой выше интерпретацией событий накануне Второй мировой войны, сильно повлиявшей на формирование правовых норм во всем мире. Своей книгой я собираюсь начать обсуждение того, к чему может привести стирание границы между словом и делом. Для многих это болезненная тема, и я не отрицаю, что словом можно причинить боль, но решение не в том, чтобы запретить высказываться, а скорее в необходимости отвечать за свои слова.
За главами, посвященными событиям, которые предшествовали публикации «карикатур» и реакции на них, следует глава «Из России с любовью» — ретроспективный взгляд на историю диссидентского движения в Советском Союзе и на мои встречи с некоторыми из критиков системы с попыткой объяснить их влияние на мою позицию по многим вопросам. Я считаю, что понимание истории русских диссидентов имеет большое значение для раскрытия главной темы этой книги, несмотря на распад СССР и завершение холодной войны. Думаю так, потому что сейчас появился новый тип «критиков системы» — так называемые исламские диссиденты. Я наблюдал за ними с неким чувством радости, будто снова встретил что-то удивительно знакомое. В связи с этим я собираюсь в первую очередь говорить об исламских диссидентах, проживающих и работающих в западных странах, а не о тех, кто проживает в мусульманских странах, хотя и они, безусловно, заслуживают внимания. Я взял интервью у Айаан Хирси Али в Нью-Йорке, у Афшина Эллиана в Лейдене, а также у Мариам Намази в Кельне и Лондоне. Больше всего меня поразило то, что и те и другие диссиденты — критики коммунистической системы и бывшие мусульмане — своим стремлением защищать права и свободы человека напоминают Западу о ценностях и институтах, на которых должно основываться либеральнодемократическое общество.
Они не предлагают нечто новое или оригинальное, потому что нет ничего, что уже не было бы сказано о борьбе за права и свободы личности. И все же их мнение имеет огромное значение для Европы и других стран Запада. Пример их жизни — еще одно подтверждение того, что свобода не дается раз и навсегда, что представители других культур считают необходимым бороться за свободу и толерантность, даже если придется заплатить высокую цену, вплоть до тюрьмы, депортации, бойкота, угроз и смерти.
В последней главе книги я рассматриваю глобальную борьбу за права и свободы личности, гарантированные Всеобщей декларацией прав человека, принятой ООН в 1948 году. Сегодня борьба ведется во всех частях света, особенно она заметна в Совете ООН по правам человека — в Женеве, где один из лидеров Реформации Жан Кальвин основал теократическую диктатуру и в 1553 году участвовал в процессе против еретика Мигеля Сервета.
Дело испанского мыслителя дало толчок первой крупной европейской дискуссии о веротерпимости, то есть борьбе, которую я двадцать лет назад считал уже выигранной. В 1989 году аятолла Хомейни издал фетву[4] против Салмана Рушди, в то же время храбрые народы Центральной и Восточной Европы пытались разрушить железный занавес, требуя вернуть им свободу. Для меня эта фетва была всего лишь отголоском происходивших на Востоке эпохальных событий, которые захватили мое внимание. Призыв ко всем мусульманам мира убить Рушди из-за какой-то
