оживление.
После ужина кое-как поддерживали разговор, старались говорить беззаботным тоном, несмотря ни на что, пересыпая речь крупицами черного юмора, подавляя тем самым чувство тревоги. Но темы разговора как-то быстро сводились к морю… И снова мы оставались в напряженном ожидании. Вновь я вижу себя затянутого в военную форму, рядом мой спасательный жилет, непромокаемый плащ и маленький вещмешок с одной сорочкой на смену и бритвой. В бумажнике документы добровольца, паспорт, несколько фотографий…
К одиннадцати часам мы все были на пределе нервного напряжения. Ничего не происходило, разговоры стихли, надо было чем-то заняться.
Вдруг мне в голову пришла идея поиграть в слова, что-то вроде кроссворда; это игра, в которую могут играть несколько человек. Рисуют табличку размером пять на пять сантиметров и все по очереди предлагают какую-то букву. Нужно попытаться скомбинировать двадцать пять букв таким образом, чтобы образовалась самая интересная табличка, которая будет содержать самое большое количество слов. Каждый по очереди предлагает букву из найденного им слова. Когда все клетки таблицы оказываются заполнены, подсчитываются очки (слово из пяти букв «стоит» пять очков, слово из четырех букв – четыре очка, из трех – три, ниже очки не засчитываются). Я уже готовился с триумфом одержать третью победу, когда кто-то, облокотившись о мое плечо, чтобы посмотреть мою таблицу, опротестовал мой счет. Я использовал слово «суб» (английское сокращение для субмарины), и мой товарищ возразил:
– Это не слово, а сокращение. Такие «слова» не засчитываются.
Я ответил ему, что вся американская пресса часто использует этот термин, и что вообще он отвечает ситуации!
Заговорили все разом. Тогда кто-то, видимо, решив, что спор чересчур затянулся, тоном, не терпящим возражения, заявил:
– В любом случае, что бы там ни было… Это последняя партия.
И в этот момент раздался взрыв.
Ошибки быть не могло, хотя звук взрыва оказался иной, нежели я его себе представлял. Просто сухой щелчок, похожий на хлопок дверью, которую резко закрыло ветром, – во всяком случае, ничего, что напоминало бы настоящий взрыв. Торпеда разорвалась ниже ватерлинии, и вода приглушила звук. Корабль слегка задрожал; не было ни удара, ни тряски – просто дрожь. Достаточно, однако, чтобы у меня мелькнула мысль: «Вот оно… прикосновение смерти!».
Фонтан огненных брызг… и тотчас прозвучал сигнал покинуть корабль. Действия, столько раз повторявшиеся на тренировках, на этот раз предстояло выполнить автоматически. Я схватил свой вещмешок, надел спасательный пояс и двинулся к двери. На палубе я увидел захватывающее зрелище: из одной из труб корабля вырывалось огромное пламя, оно поднималось вверх, быть может, метров на двадцать. Горела цистерна с мазутом. Но это был всего лишь мастерски организованный, неожиданный пиротехнический спектакль. Конвой внезапно был освещен, каждое судно направляло свой прожектор так, чтобы указать кораблям сопровождения предполагаемое место субмарины противника. Одновременно крупнокалиберные пулеметы стреляли трассирующими пулями, которые светящимися точками мчались по воздуху. Судя по множеству траекторий, противник окружал нас со всех сторон!
Все мы знали правило – корабль, атакованный противником, покидают. Но наш конвой удирал на огромной скорости, я видел, как его огни мелькают уже где-то вдали. Растерянный, я едва заметил яркий свет, который осветил нас сзади, и в ту же секунду мое сердце сильно забилось: английский корабль, шедший за нами, плавучая бомба, был торпедирован. Не менее минуты он еще плыл, взрыва не было, в противном случае от нашего суденышка не осталось бы и следа, не осталось бы никого, кто бы описал этот случай.
Никакой паники на борту. Я про себя отметил, что роковые 90 секунд давно истекли, и это вселило в меня некоторую надежду. И все же я был на пределе, во рту пересохло, я чувствовал, что смерть бродит где-то совсем рядом. Интересно, что, как и в Карвене, одна часть моего «я» наблюдала за другой его частью, как будто оценивая мое поведение.
Что происходит? Почему мы не действуем, как предписывалось на тренировках?
Все выбежали на палубу. Какая-то мистика. Совершенно необъяснимая трагедия: на палубе был только один плот! Лишь много позднее я понял разгадку этой тайны: матросы, одержимые навязчивой мыслью о 90 секундах и уверенные в том, что их корабль вот-вот развалится надвое, немедленно сбросили на воду все плоты. Но торпедированный корабль продолжал идти со скоростью семь узлов еще одну или две мили, и таким образом плоты оказались далеко позади нас в кильватере судна. Перед тем как их бросать за борт, просто надо было их отвязать и подождать, пока корабль остановится…
Невероятнейшая глупость, важнейшая деталь, которую не учли на наших знаменитых тренировках; можно подумать, что до нас ни одно судно в мире не торпедировали!
Вторая цистерна с мазутом занялась пламенем, и корабль загорелся изнутри.
Я направился к левой шлюпке, на ней я должен был покинуть корабль. К несчастью, взрывом полностью уничтожило правую шлюпку, и все к ней приписанные устремились к левому борту. События больше не развивались по заранее отработанной схеме, и в толпе на борту началась паника. И тогда кто-то произнес бессмертные слова: «Первыми – женщины и дети!». (По правде говоря, детей не было, если не считать единственного находившегося еще в утробе матери ребенка… Но формула есть формула!)
Сначала разместили женщин, несколько мужчин устремились за ними, и в уже отчалившую на полной скорости шлюпку прыгали матросы. Я не хотел толкаться, отстаивать мои права и смотрел, как шлюпка, моя шлюпка, удалялась без меня. Я даже не сообразил, что в шлюпке оставались свободные
