моряки. Фелисити хорошо знала, как выглядит все там, внизу. Три года назад во время путешествия из Англии на Барбадос они с Лиззи несколько недель жили на средней палубе в таких ужасных условиях, какие трудно себе представить.
Гамаки висели под стропильными балками вплотную друг к другу, и воздух поступал только через орудийные порты и отверстие трапа, ведущего вниз. Под палубой было темно и сыро, не говоря уже об одуряющем зловонии, которое распространяли матросы, всю дорогу ни разу не менявшие одежду и даже не мочившие тело водой, по крайней мере, для того чтобы помыться. На большинство из них было страшно смотреть: бородатые лица, всклокоченные волосы, бесстыдные взгляды, бросаемые на Фелисити, когда та попадалась кому-нибудь из них на пути. К счастью, такое случалось нечасто. Матросы жили на носу, а девушки – на корме судна.
Фелисити считала высшим проявлением порядочности то, что Дункан предоставил им с Анной на время путешествия свою каюту. Девушки вместе спали в алькове на широкой кровати, а капитан ютился на лавке под окном. Днем они находились в каюте вместе. Здесь они ели, а Дункан, склонившись над картами, занимался навигационными расчетами. Плаванье, не считая штиля, прошло без происшествий и крупных неприятностей. Фелисити знала, что этому следует радоваться. И все же ей не верилось, что плаванье подошло к концу. Она ненавидела жизнь на судне так сильно, что иногда ее переполняла тревога. В конце концов, ей предстояло выйти замуж за капитана. Никлас любил свой корабль, он был моряком до мозга костей, и Фелисити лишь надеялась, что муж не заставит ее сопровождать его в дальних странствиях. Он командовал вест-индским парусником «Эйндховен», который был в два раза больше, чем «Элиза», – каюты казались более просторными и комфортными, чем на корабле Дункана.
Но Фелисити страстно молилась о том, чтобы Никлас вскоре стал вести спокойную семейную жизнь на суше, а не предпочел морские походы. Тем более в такие смутные времена. Война, о которой рассказывали перед их отъездом с Доминики, все больше разгоралась. Фелисити надеялась, что, когда она отправится к Никласу в Амстердам, у нее не возникнет трудностей. Больше всего ей хотелось, чтобы «Элиза» причалила в этом городе. Тогда Фелисити сошла бы на сушу, так и не добравшись до Англии. Но, услышав об этом, Дункан замахал руками: это было слишком опасно.
– Можно считать, что нам повезло, если мы живыми и невредимыми доберемся до Англии, – резко произнес он, когда разговор зашел на эту тему. – Эта война – война на море, Фелисити. Она происходит между кораблями, которые друг друга обстреливают. Прибрежные воды наиболее опасны. Поверь мне, будет лучше, если сначала ты отправишься в Рейли-Манор. Там ты сможешь спокойно обдумать, как, соблюдая осторожность, с охраной, попасть в Амстердам. Наверняка что-то придет тебе на ум. Я не стану высаживать тебя где попало, бросая на произвол судьбы.
Больше Фелисити ничего не удалось добиться. Она с отчаянием смотрела в будущее. Все это займет столько времени! Анна пыталась приободрить ее. Фелисити считала, что подруга почти справилась со своей меланхолией. Иногда Анна даже проявляла инициативу.
– Если ты не найдешь человека, который согласится сопроводить тебя до Голландии, это сделаю я, – заявила она. – Тебе нельзя ехать туда одной!
Фелисити радовалась тому, что Анна была на ее стороне. Она оказалась приятной попутчицей. Конечно, это не Лиззи, к которой Фелисити относилась с такой любовью, что ее сердце до сих пор разрывалось при воспоминании о прощании на Доминике. Но жизнь рядом с Анной тоже была не слишком напряженной и утомительной. Нрав у нее был спокойный, уравновешенный, девушка отличалась сдержанностью и всегда была в хорошем настроении. Она не лезла на рожон и, казалось, никогда не сердилась. Лиззи часто теряла терпение, и всякий раз, когда ей что-то не нравилось, ее дурное настроение отражалось на других. В основном это было связано с Дунканом, который иногда доводил жену до белого каления.
Анна же оказалась совсем другой; подчас она была даже скучной, но постепенно менялась. В начале путешествия она иногда могла праздно сидеть часами в каюте, погрузившись в свои мысли. Но со временем стала более оживленной, начала вязать, заботиться о больных матросах и вести путевой дневник. Фелисити всякий раз удивленно спрашивала, что же туда можно каждый день записывать.
Фелисити сидела как на углях, пока ее подруга не появилась в каюте.
– Анна, ты только представь, я видела побережье Европы! Мы скоро прибудем на место!
Анна лишь сдержанно кивнула, словно не особо радовалась тому, что ее путешествие скоро завершится. Фелисити почувствовала, как у нее внутри закипает злость. Анна должна была с нетерпением ждать этого момента, чтобы наконец избавиться от пессимистического настроения! Но потом Фелисити заметила на лице подруги озабоченность.
– Что случилось? – смутившись, спросила она.
Анна вытерла руки платком, и Фелисити с ужасом заметила, что тот был в крови.
Дункан резко бросил циркуль на стол, на котором лежала карта, и тоже вопросительно посмотрел на Анну.
– Питер? – спросил он.
Анна печально кивнула. Фелисити закусила нижнюю губу. Питер был корабельным юнгой, единственным из команды, кто не нагонял на Фелисити страх при встрече. Не считая боцмана Джона Иверса, он чаще всех забегал на нос корабля. Питер отвечал за чистоту в каюте капитана: драил пол, занимался стиркой одежды Дункана и приносил еду, приготовленную коком на камбузе в средней части корабля. Это был резвый подросток тринадцати лет с бесчисленными веснушками и вечно взъерошенными светлыми волосами. Два года назад мальчишка сбежал из дома – не смог больше терпеть побои отчима-пьяницы, – и Дункан приютил его на борту «Элизы». Джон Иверс взял мальчика под свою опеку. Для боцмана юнга стал сыном, которого у него никогда не было.
– Я положила ему на грудь горячий компресс и напоила отваром из трав, – сказала Анна. – Джон сейчас рядом с ним.
