растения, которые мы видим в книгах Гончарова, Достоевского, Островского, Тургенева, Толстого, Лескова. Но, кажется, эти авторы многое почерпнули в «Тысяче душ». (Историки литературы могут ткнуть меня носом в тот факт, что Достоевский, после прочтения двух первых частей, в письме отчитывал брата за то, что тот восторгается «золотой посредственностью», и нигде в бумагах Федора Михайловича нет упоминаний о третьей и четвертой частях романа, но это, на мой взгляд, не доказательства того, что ему эти части не были известны, а персонажи, приемы Писемского, по крайней мере двух первых частей романа, отброшены и забыты.) У персонажей «Великого Пятикнижия» (и не только там) Достоевского мы запросто можем встретить черты и Настеньки, и Калиновича, и Медиокритского, князя Ивана, Белавина, Иволгина, Полины, Григория Васильева, Амальхен (кстати, блестяще предвосхитившей знаменитую Эллочку-людоедку и всех этих блондинок в шоколаде).
Большинство произведений, увидевших свет в последующие после публикации «Тысячи душ» годы, развивают мотивы романа Писемского или спорят с ними. Скорее всего, невольно; но это не так уж важно… Известно, что «Обломов» писался Гончаровым очень долго. Но по стечению обстоятельств опубликован он был в 1859 году… Каким счастливым был все-таки читатель того времени – не успел закончить «Тысячу душ», а тут уже «Обломов» начал печататься, «Дворянское гнездо», за ними – «Накануне», «Гроза» (пьесы в те времена считались полноценными произведениями словесности, а не заготовками для спектаклей), потом – «Отцы и дети», «Что делать?». Впрочем, и тогда безустанно говорили, что русская литература измельчала, опошлилась, чуть ли не погибла…
В «Тысяче душ» и «Обломове» полярные герои. Калинович всеми неправдами лезет на верх социальной лестницы, Обломов не может подняться с кровати; Калинович, покиснув после окончания университета без места в Белокаменной несколько лет, едет на службу в глухую провинцию, Обломов же, приехав в Петербург для великих дел, мечтает о глухой и милой провинции; Калинович – автор опубликованной повести, а Обломов не может составить письма домовому хозяину. Ольга у Гончарова тянет Обломова наверх, к деятельности, брак с Настенькой же сулит Калиновичу размеренную уездную жизнь, опасность стать «всегда довольным», как ее папаша; Калиновича увольняют с преданием суду в тот момент, когда он в шаге от того, чтобы навести в губернии законный порядок, а Обломов бежит в домик Пшеницыной, когда кажется, что его вот-вот «оживят»…
И завершение жизни у обоих героев хоть и внешне схожее – тихие годы рядом с любящей женщиной, – на самом деле совсем разное. Калинович, «сломанный нравственно, больной физически… решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не надеялся и ничего уж более не ожидал от жизни», а Обломов в домике Пшеницыной обретает семейное счастье и покой (не без эпизодических житейских проблем). Наконец, Калинович и Настенька завершают свои дни, похоже, бездетными, а у Ильи Ильича рождается сын Андрюша.
Обломова опекает и не раз спасает Штольц, у Калиновича есть ангел-хранитель и змей-искуситель в одном лице – князь Иван. Князь Иван очень нехороший тип, но и Штольца никак нельзя назвать симпатичным.
И еще одна любопытная параллель – Захар в романе Гончарова и Гаврилыч по прозвищу Тёрка из «Тысячи душ». Вот уж родные братья! Тёрка старший, а Захар, подушевней, помягче, младший…
Важно взглянуть, кто нам рассказывает историю жизни Обломова. Это не автор-бог и повелитель своих персонажей. И даже не тот прячущийся, но внимательный повествователь, как в «Тысяче душ». В последних строках «Обломова» мы узнаём, что рассказал об Илье Ильиче (и о себе заодно) Штольц. Но! Но не нам, а «литератору, полному, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами». Эта цепочка гениальна. Гончаров разом дважды дает понять читателю, что рассказ субъективен, что истины в нем нет – Штольц оценивает Обломова со своей колокольни, а литератор – со своей… Интересно, когда Гончарову пришла такая идея – до чтения «Тысячи душ» или после?..
И в заключение – о сатире.
Классифицировать писателей по жанрам дело занятное, но вредное. Вот когда-то, в начале творческой жизни, занесли в разряд сатириков Зощенко, и как бы он ни пытался позже писать серьезно и о серьезном, его продолжали воспринимать как автора, который смешит и покалывает… В сатирики занесен Салтыков-Щедрин, и до его главных произведений – публицистики – мало кто добирается, а добравшись, чаще всего, разочаровывается: ну, это как-то скучно уже, не то…
Сатириком считается даже Гоголь. А Достоевского, Толстого, Гончарова прочно отнесли к «серьезным». Психологический реализм и тому подобное… Но эти да и другие писатели позапрошлого века использовали приемы сатиры, сатирическую окраску повествования при любом удобном случае. Не стал исключением и роман Писемского. Особенно это проявилось в сцене празднования именин князя Ивана, где дворянство на несколько минут соприкасается с народом. Потрясающе. Прочитайте.
Да и целиком роман достоин чтения. На вид только он устрашающе толст и напоминает кирпич, а под обложкой кипит настоящая, сложная, опасная, страстная жизнь, действуют пусть не тысячи, но десятки и десятки интересных и оригинальных душ, созданных Писемским.
…По воспоминаниям современников, Алексей Феофилактович периодами крепко пил. Знакомые пытались уговаривать, чтоб не злоупотреблял. Писатель отвечал: «Понимаешь ты, я без этого не засну! Не могу я спать без этого. Они – вот те, о ком я вам читал, не дают мне спать. Стоят вокруг меня и предо мной всю ночь и смотрят на меня, – и живут, и не дают мне заснуть! И не могу я без этого – понимаешь?» Знакомясь с книгами Писемского, веришь, что это была не отмазка алкоголика, а правда – человеческая рассада, некрепкая, без длинных стеблей и корней, стояла вокруг него и не давала заснуть. Читателей она тоже не оставляет равнодушными, не забывается, не выходит из головы. Это касается не только персонажей «Тысячи душ», но и «Тюфяка», «Ипохондрика», «Питерщика», «Горькой судьбины», «Взбаламученного моря», «В водовороте», «Мещан», «Батьки», «Финансового гения»… Целый мир,
