«русского возрождения» Михаил Осипович считал евреев, беспрестанно и виртуозно обличая в своей публицистике их злокозненность в самых разных сферах российской жизни.
Национальная идея в разных ее вариациях становится главенствующей в творчестве многих «властителей дум»: в поэзии Александра Блока и Андрея Белого, в философских трудах Николая Бердяева и Сергея Булгакова, в живописи Михаила Нестерова… Отдельные смельчаки из оппозиционной русской интеллигенции ставили на обсуждение табуированные прежде для нее проблемы. Струве выступил с резкой критикой украинского «культурного сепаратизма». Он же высказался о законности для русской интеллигенции особых русских интересов и чувств: «Я и всякий другой русский, мы имеем право на эти чувства, право на наше национальное лицо. Чем яснее это будет понято и нами, русскими, и представителями нерусских национальностей, тем меньше в будущем предстоит недоразумений».
Андрей Белый в 1910 г. опубликовал в журнале «Весы», редактируемом В. Я. Брюсовым, статью «Штемпелеванная культура», протестующую против еврейского диктата в литературе и искусстве: «…вы посмотрите списки сотрудников газет и журналов России; кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев; среди критиков этих есть талантливые и чуткие люди; есть немногие среди них, которые понимают задачи национальной культуры, быть может, и глубже русских; но то – исключение. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне „эсперанто“ и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык. Если принять, что это все
Авторы сборника «Вехи» (Бердяев, Булгаков, М. О. Гершензон, Струве, С. Л. Франк и др.), произведшего после своего выхода 1909 г. настоящую сенсацию, выступили с резкой критикой всей интеллигентской политической и культурной традиции – революционизма, «безрелигиозности», «государственного отщепенства», социалистического утопизма, правового нигилизма и т. д.
«Преображение страны новым духом»
Споры об успешности столыпинского курса сегодня ведутся, наверное, не менее бурно, чем в годы его проведения. Поскольку реформы реально осуществлялись всего семь с половиной лет (1907–1914) и были оборваны войной, однозначно утверждать, что они провалились, столь же нелепо, как и настаивать на их безусловной победе. Первые результаты начатых преобразований скорее обнадеживают, чем разочаровывают. Всего к 1916 г. из общины вышли почти 2,5 млн дворов (почти 27 % крестьян). 914 тыс. владельцев сразу же продали свои наделы, чтобы переселиться за Урал или в города. Единоличное владение хуторского или отрубного типа завели 1 млн 210 тыс. домохозяев 47 губерний Европейской России (немногим более десятой части общего числа крестьянских хозяйств в последней), что составило около 15,4 млн десятин земли. С учетом многовекового господства общинных традиций это не такая уж и скромная цифра. «…Много это или мало 15,4 млн. десятин за 9 лет? – рассуждает И. И. Макурин. – Ну, наверное, смотря как сравнивать… Например, с 1991 по 2010 г., то есть за 19 лет, под фермерскими хозяйствами, в том числе и на праве аренды находится 29,4 млн. га земли (1 дес. = 1,092 га). Как видим, цифры совершенно сопоставимые, только динамика у „столыпинских фермеров“ повыше, и это объяснимо – еще не было коллективизации… Разве эта динамика – не победа и не успех?»
Кроме того, далеко не все крестьяне, получившие наделы, имели надобность выходить из общины, утратившей свой прежний принудительный характер, поэтому количество тех, кто подал заявления относительно землеустройства как такового (то есть пожелавших провести внутринадельное размежевание, не обязательно выходя из состава сельского общества), гораздо больше – 6,2 млн – «две трети общинников» (В. Г. Тюкавкин). А вопреки устоявшемуся мнению, цель столыпинской аграрной реформы состояла вовсе не в разрушении общины, а в том, чтобы снять путы с крестьянской самодеятельности, а уже где последняя будет себя проявлять – на хуторе или внутри общины, закон этого не предписывал.
Процент выходцев из сельских обществ был особенно велик в Новороссии (до 60), на Правобережной Украине (до 50), в ряде центральных губерний – Самарской (49), Курской (44), Орловской и Московской (в обеих – 31), то есть в областях либо с развитым рыночным хозяйством, либо страдавших от острого малоземелья. Из великорусских губерний хуторское хозяйство стало решительно преобладать на Псковщине (82 %). По данным германской правительственной комиссии, изучавшей в 1911–1912 гг. русский аграрный опыт, абсолютное большинство обследованных хуторских или отрубных хозяйств добились качественного улучшения землепользования, урожайность там превышала общинную на 14 %. Крестьяне активно скупали землю, в 1916 г. им уже принадлежало почти 89 % всех посевных площадей, а помещикам соответственно – немногим более 11 %.
Тульский крестьянин-толстовец М. П. Новиков описывает в своих воспоминаниях период 1908–1914 гг. как «крестьянский золотой век»: «…в деревнях все быстро улучшалось… заводились деньжонки у мужиков и, если они не были горькими пьяницами, у них появлялся хороший инвентарь, сбруя, ставились
