Столь характерный для русской интеллигенции утопизм самым печальным образом сказался на практической работе Временного правительства. Скажем, первому его премьеру князю Г. Е. Львову, по свидетельству С. Е. Трубецкого, было свойственно «искреннее и наивное „народничество“… Народничество это носило у Львова какой-то „фаталистический“ характер. Я не подберу другого слова, чтобы охарактеризовать веру кн. Львова – не в русский народ вообще – а именно в простонародие, которое рисовалось ему в каких-то фальшиво-розовых тонах… „Не беспокойтесь, – говорил он накануне первого (летнего) выступления большевиков в Петербурге в 1917-м, – применять силы не нужно, русский народ не любит насилия… Все
Распоряжения Временного правительства за недолгие восемь месяцев его нахождения у властного штурвала по большей части далеки не только от государственной мудрости, но и от простого здравого смысла. Фактически оно полностью уничтожило прежний государственный аппарат, не создав ему достойную замену. Более того, своим сентиментальным «непротивленчеством» правящие либералы и социалисты, по словам А. И. Гучкова, «свергли и упразднили саму идею власти, разрушили те необходимые устои, на которых строится всякая власть». Очень быстро вплотную к катастрофе подошла экономика: за 1917 г. валовая продукция металлообрабатывающей промышленности сократилась почти на треть, производство химической промышленности упало на 40 %, добыча угля – на 14 %, к октябрю 1917 г. движение на железных дорогах оказалось на грани полной остановки, стали массово закрываться фабрики и заводы, а некоторые города (например, Коломна, Звенигород, Можайск) переживали настоящий голод. «Демократизированную» армию охватила эпидемия дезертирства.
Демагогическая политика «селянского министра» земледелия эсера В. М. Чернова («сквернейший тип социал-революционера интернационалиста», по характеристике С. Е. Трубецкого) во многом спровоцировала «общинную революцию» в деревне. Подписанное им в июне 1917 г. постановление «О приостановлении действий некоторых узаконений о крестьянском землевладении и землепользовании и положения о землеустройстве, а также об упразднении землеустроительных комиссий», по сути, отменяло все столыпинское аграрное законодательство, что было истолковано на местах как благословление на «черный передел». «Вчитываясь в циркулярные распоряжения и проекты министра земледелия Чернова, приходится сделать кошмарный вывод, что… анархические явления вытекают непосредственно из его земельной политики, – писали члены Елизаветградского союза земельных собственников 5 августа 1917 г. – Последнее распоряжение министра… вызовет несомненно тяжкие и опасные последствия, отдавая один класс населения на поток и разграбление другому».
Первым делом «общинная революция» ликвидировала хутора и отруба. «Хозяев, решивших презреть общинные узы, избивали, отнимали имущество, деньги, скот, вынуждали уезжать из обжитых мест или вернуться (вместе с землей) в общину… Натиск на хуторян и отрубников был характерен для всей европейской России, но с особой силой стремление выкорчевать столыпинские „саженцы“ проявилось в Самарской, Уфимской, Саранской, Казанской и Симбирских губерниях, то есть в регионах, где община была традиционно сильна и столыпинские преобразования ощутимо задевали ее интересы» (Д. И. Люкшин). Сопровождалось это порой самыми варварскими выходками, например, в селе Спивцевском Ставропольской губернии в процессе насильственного возвращения отрубников в «сельское общество» было сожжено 5000 пудов хлеба. Потом настала пора тотального захвата помещичьих земель и разгрома «дворянских гнезд». В одной Тамбовской губернии в сентябре 1917 г. было разгромлено 89 имений, в октябре – 36, в ноябре – 75.
«Как дворяне-помещики, так и крестьяне-отрубники в один голос негодуют на действия крестьян-общинников и сельские комитеты, – заявляли в мае 1917 г. земельные собственники Саратовского уезда. – По словам отрубников, общинники не дают им организоваться… Всегда оказываются правы общинники или… волостные комитеты. А кто в них сидит? Все те же общинники». Веками культивировавшаяся в Российской империи общинная архаика не могла быть преодолена в течение нескольких лет, и, пробужденная новой Смутой, пользуясь бездействием, а то и потворством новой «демократической» власти, она буквально смела новую, столыпинскую деревню, что среди прочего нанесло страшный удар по производительности сельского хозяйства. К осени 1917 г. сельская Россия фактически уже не управлялась государством, а жила сама по себе.
Видя слабость центральной власти, заявили о своих правах народы бывшей империи. Уже 4 марта в Киеве украинские националисты создали Центральную раду, претендующую на роль самостоятельного правительства. Не только на Украине, но в самых разных областях и городах страны формировались украинские «национальные» воинские части (даже в Москве возник Украинский запорожский полк в количестве 1270 человек) и этнические общины – «громады». 13 июня 600 делегатов Рады провозгласили автономию Украины, которая была признана Временным правительством. В июне же образуется автономная Эстонская губерния. Живо обсуждаются проекты автономных Латвии и Литвы. 5 июля Сейм Финляндии принял закон о верховенстве своих прав во всех внутренних делах управления. На Всероссийских мусульманских съездах, проходивших в мае, желательным государственным устройством страны была объявлена демократическая республика, построенная на принципе национально-территориальной автономии, национальностям же, не имеющим определенной территории, следовало предоставить культурную автономию. Объявили себя особой «нацией» казаки. Между февралем и октябрем образовались 46 новых национальных партий. Стоит, однако, заметить, что ни одна национальная окраина не выразила желания выйти из состава России. Исключение – Польша, чью независимость провозгласило само Временное правительство (правда, вполне формально, ибо польские земли в ту пору были оккупированы немцами).
На фоне этой настоящей «весны народов» «национализм русского народа в целом оказывался пассивен», а русские национальные организации
