во время пахотное, и жатвенное, и сенокосное в домишках своих не были и ныне по работе ж и за тою работою озимаго и ярового хлеба в прошлом и нынешнем годах мы и крестъянишки наши не сеяли, и сеять некому и нечем, и за безлошадьем ехать не на чем, а который у нашей братьи и крестьянишек наших старого припасу молоченой и немолоченой хлеб был, и тот хлеб служилые и работные люди, идучи на твою, Великого Государя, службу и на Воронеж на работу, много брали безденежно, а остальной волею Божьей от мышей поеден без остатку, и многое нам и крестьянишкам нашим такие служилые и работные люди обиды и разоренье чинят».
Военные траты и при Федоре Алексеевиче были огромны – более половины расходного бюджета; при Петре они в среднем составили две трети оного, а в некоторые годы доходили до 83 %. К Московскому царству некоторые публицисты и историки любят применять метафору «военный лагерь», но именно в петровское царствование она стала реальностью. Гигантская, благодаря рекрутской повинности, сменившей спорадические наборы «даточных людей» и поставившей под ружье чуть ли не каждого десятого русского крестьянина, армия не распускалась и в мирное время (впрочем, последнего и было-то от силы пара лет). Она расквартировывалась почти по всем губерниям, выбивая из местного населения предназначенную как раз на войсковые нужды подушную подать. Избавленной от квартирантов за дальностью оказалась только Сибирь, но ее русские обитатели должны были денежно обеспечивать полки, размещенные в Прибалтике.
Собственно война – это главное, что интересовало «работника на троне», она и потянула за собой большинство его скороспелых реформ. И не надо думать, что Петр был
Победой над Швецией, столь дорого оплаченной – ни много ни мало разорением страны, Петр явно не собирался ограничиваться. Лишь только закончилась Северная война (1721), начался Персидский поход (1722). О дальнейших планах императора поведал один из его сподвижников А. П. Волынский: «По замыслам его величества не до одной Персии было ему дело. Ибо, если б посчастливилось нам в Персии и продолжил бы Всевышний живот его, конечно, покусился достигнуть до Индии, а имел в себе намерения и до Китайского государства, что я сподобился от его императорского величества… сам слышать». Так что недаром Петр не распускал армию и ввел идущую на нее подушную подать (1724) в, казалось бы, мирное время.
Тотальная милитаризация жизни страны накладывала неизгладимый отпечаток и на ее гражданское управление, которым также руководили в подавляющем большинстве военные. Вот, например, какие методы применял для проведения переписи населения 1721 г. (от которой, зная ее фискальный характер, многие укрывались) в великолуцкой провинции некий полковник Стогов: «Чинил многие обиды, посылал многократно офицеров и при них драгун и солдат по многому числу в уезды в шляхетские домы, и забирали днем и ночною порою дворян и жен их и привозили к нему… и держал тех дворян и жен их под крепким караулом в казармах многое время; також… людей и крестьян ста по два и по три человека… держались в казармах… многие числа под жестоким караулом. И, держав под караулом, многих дворян пытал; также из людей и крестьян многих пытал же, от которого его за караулом многого числа людей от тесноты и от жестоких его пыток, как шляхетства, так людей и крестьян безвременно многие и померли. И от таких его Стогова обид великолуцкой провинции обыватели пришли в великий страх, бить челом и доносить на него не смеют».
Правительство и прежде активно вмешивалось в экономику – Петр придал ей едва ли не плановый характер. До 1719 г. государство вообще монополизировало практически все отрас ли хозяйственной жизни, распоряжаясь ею по своему усмотрению. Русский экспорт был отдан в руки иностранцев. Московское купечество оказалось буквально задушено высокими налогами, государственным регулированием цен, разнообразными повинностями. Для того чтобы сделать из только что основанного Петербурга главный порт страны, «пришлось совершенно убить торговое значение Архангельска» (В. И. Пичета), сначала запретив возить в него большинство товаров с тем, чтобы русские купцы две трети последних отправляли в Северную столицу, а потом и вовсе – переселив туда всех именитых архангельских купцов и введя пошлины на товары, продающиеся в Архангельске, на треть выше, чем в Петербурге. Тем самым заодно были низвергнуты в нищету посадские люди и крестьяне Русского Севера, в большинстве своем так или иначе связанные с архангельской торговлей. Переселению подверглись не только архангелогородцы, всего из разных городов в Петербург принудительно направили несколько тысяч купцов и ремесленников, в указе об этом (1717) без всяких сантиментов предписывалось «купцов, ныне выбрав, выслать их с женами, и с детьми в Санктпетербург безсрочно; а выбирать их… как из первостатейных, так и средних людей добрых и пожиточных, которые б имели у себя торги и промыслы, или заводы какие свободные, а не убогие были б, не малосемейные, и тот выбор учинить им без всякого послабления, не обходя и не норовя никому ни для чего…».
Петровская экономическая политика разорила верхушку старого московского купечества: к 1715 г., по данным Н. И. Павленко, из 226 «гостей» только 104 сохранили торги и промыслы, причем семнадцать разорившихся вообще «изменили сословную принадлежность… одни оказались в денщиках, другие – в подьячих, пятеро угодили в солдаты, а 6 человек обрели пристанища в монастырских кельях». Рухнули целые торговые династии. А. И. Аксенов подсчитал, что если в 1705 г. «среди гостей насчитывалось 27 фамилий (собственно гостей было, естественно, больше, поскольку в ряде городов было несколько представителей в этом звании), то в 1713 году в качестве „наличных“ московских „гостей“ числилось только 10». В регламенте управлявшего городами Главного магистрата (1721) отмечалось, что «купецкие и ремесленные тяглые люди во всех городах… едва не все разорены».
С 1719 г. свобода торговли была формально восстановлена, а казенные мануфактуры разрешили приватизировать частным владельцам или компаниям,
