сохранялась и в первые годы XX в.» (О. А. Брусина). За исключением Семиречья, русская миграция в Среднюю Азию была очень невелика. Лишь после переселенческого бума начала прошлого столетия русские там составили весомое меньшинство – 10 %.
Впрочем, что говорить про Среднюю Азию, если в иные времена даже в Сибирь перебраться было крайне затруднительно – так, в 1860—1880-х гг. правительство фактически закрыло для переселения наиболее доступные сибирские губернии, по закону 1866 г. отменялись ссуды и льготы для переселенцев – государственных крестьян, за самовольное переселение предусматривалось уголовное наказание от 3 недель до 3 месяцев. В 1861 г. в Петербурге отвергли масштабный план по заселению Приамурья, предложенный Н. Н. Муравьевым-Амурским, со следующей формулировкой: «Правительство, не встречая никакой побудительной причины желать особенно поспешного заселения Амурского края, который должен, так сказать, составлять поземельный запас для России в будущности, не имеет надобности и дарить принадлежащие ему земли в собственность частным лицам или даже продавать их за бесценок, когда, без малейшего сомнения, страны, прилегающие к Амуру, будут с каждым годом приобретать и большее значение и большую ценность, по мере развития Европейской и Американской промышленности и торговли на Восточном океане». Когда в 1873 г. другой восточносибирский генерал-губернатор Н. П. Синельников обратился в МВД с просьбой разрешить опубликовать в «Правительственном вестнике» объявление о желательности переселения в Амурский край, то министр внутренних дел А. Е. Тимашев поспешил ему разъяснить, что этого делать нельзя «ввиду склонности крестьян к переселениям». В 1890-х гг. переселенческое движение в целом заметно активизировалось, но время от времени власти снова приостанавливали разрешения на переселения, а в 1901–1905 гг. оно из-за слабой правительственной поддержки сократилось вдвое по сравнению с предыдущим пятилетием.
Вообще, Сибирь так и не была до конца XIX в. по-настоящему освоена, не сделавшись ни объектом массовой русской колонизации, ни источником сырья для российской промышленности, ни заметным рынком сбыта для мануфактур и фабрик Центра. Но при такой активной внешней политике – «до того ль, голубчик, было…». Вплоть до строительства Транссиба (1891–1901) с экономической точки зрения Сибирь, по резкому, но удачному выражению одного автора, оставалась большим «географическим трупом». Полковник Генерального штаба Н. А. Волошинов в 1889 г. риторически вопрошал: «Триста с лишком лет Сибирь считается покоренной русскими, но владеет ли ею Россия? Принадлежит ли на самом деле Сибирь русскому народу и русскому государству? Пользуется ли этим громадным пространством своих владений стомиллионный русский народ или им владеют и извлекают из него выгоды несколько тысяч заброшенных туда выходцев, назвавших себя „сибиряками“…» В правительстве и в обществе доминировало представление о безнадежной убыточности и бесперспективности развития сибирских земель, единственное предназначение которых, по словам министра иностранных дел второй четверти XIX в. К. В. Нессельроде, быть «для России глубоким мешком, в который опускались наши социальные грехи и подонки в виде ссыльных и каторжан и тому подобное».
При этом русские Сибири жили несравненно лучше своих единоплеменников в Великороссии, что было связано как с отсутствием крепостного права, так и с удаленностью от высокого начальства. Декабрист В. Ф. Раевский, находившийся в 1820—1850-х гг. в иркутской ссылке, позднее вспоминал: «Я воображал себе Сибирь холодной, мрачной, страною, заселенной простодушным и бедным народом, и вдруг увидел огромные слободы, где не было ни одной соломенной крыши, и народ разгульный и бойкий». П. П. Семенов-Тян-Шанский поделился такими своими впечатлениями 1855 г.: «Избы крестьян Тобольской губернии поражали меня своим простором по сравнению с тесными курными избами крестьян черноземных великорусских губерний… одежда сибирских старожилов также была несравненно лучше одежды крестьян Европейской России, особенно черноземной ее полосы… Сибирские старожилы не хотели верить, что в Рязанской губернии на целый двор приходится иногда по одному тулупу…» Большинство наблюдателей подчеркивали такие черты «сибирского характера», как развитое чувство собственного достоинства, отсутствие «той раболепной услужливости» и одновременно «той равнодушной грубости, которые так обыкновенны в русском крестьянине» (М. С. Каханов), сходство с американцами, «необыкновенную восприимчивость к новизне» (А. А. Кауфман), а иные даже делали вывод, что «мужик сибирский… целой головой выше российского», ибо «он богаче значительнее» и «самостоятельнее и независимее» (Н. Г. Гарин-Михайловский). Управляющий Морским министерством И. А. Шестаков записал в дневнике (1886): «Россия, пожалуй, возродится Сибирью. У нас остаются дураки, а сюда идет сметка, способность…»
Кавказ, Закавказье и Средняя Азия были объектами постоянных дотаций из великорусского Центра. В русской прессе писали, что политика империи на Востоке есть «политика самопожертвования, более тратящая на покоренных, чем приобретающая от них». В 1890-х гг. государство тратило на Кавказ до 45 млн руб. в год, а получало только 18 млн, естественно, дефицит в 27 млн покрывала Великороссия. В 1913 г. расходы российской казны в Тифлисской губернии и Закатальском округе превышали получаемые казной доходы на 40 млн руб., то есть на сумму большую, чем все расходы на высшее и среднее образование по смете Министерства просвещения. В рапорте управляющего Бакинской казенной палатой А. А. Пушкарева (начало 1880-х гг.) говорится: «Несравненно богатейшие жители Закавказского края по сравнению с какой-нибудь Новгородской или Псковской губерниями, жители которых едят хлеб с мякиной, платят вчетверо меньше, в то время как голодный мужик северных губерний обязывается платить за богатых жителей Закавказья все не покрываемые местными доходами потребности по смете гражданского управления, не считая военной».
С 1868 по 1881 г. из Туркестана в Государственное казначейство поступило около 54,7 млн рублей дохода, а израсходовано на него – 140,6 млн, то есть почти в три раза больше. Разницу, как говорилось в отчете ревизии 1882–1883 гг., Туркестанский край «изъял» за «счет податных сил русского народа». В 1879 г. полковник А. Н. Куропаткин (будущий министр) сообщал в отчете Военному министерству: «Оседлое население Туркестанского края по своему экономическому положению стоит в значительно лучших условиях, чем земледельческое население России, но участвует в платеже всех прямых и в
