счетных косточек перемежались с какими-то изодранными галстуками, подтяжками и подтеками излитых на стены чернил. Вырванная с мясом внутренняя дверь прикрывала трупы конторских книг, ресконтро, записей кредиторов… В глубине натюрморта была начертана мелом на полу матерная фраза на русском языке. Пираты стояли, как пораженные молнией. При виде погрома возбуждение их упало, и языки сковала оскомина похмелья.
— Плакала наша доля, — грустно сказал Роберт. — Как говорил покойник Промежуткес, она была не маленькая.
— Плевать на эту долю, товарищи! — подбодрил Опанас. — Ваша доля будет много лучше! Доля в прибылях только удочка.
— На нее ловятся массы, — кивнул фотограф. — Вот мы и не у дел! И у меня осталась последняя дюжина пластинок.
Чернобородов сжал плечо Бурдюкова так, что у юноши хрустнули кости.
— Знаешь ли ты, о чем я хочу спросить? — сказал Корсар. — Говори прямо, племянник!
Бурдюков вспыхнул и, дернувшись поближе к Опанасу, тихо солгал:
— Не знаю.
Чернобородов отчеканил:
— Я хочу спросить, можете ли вы взять нас с собой в Советскую Россию?
Пираты затаили дыханье на высшей ноте…
— Да или нет?! — выкрикнул Долинский.
— Не ссорьтесь, дети мои! — поспешно вступил Опанас, — поговорим о настоящем.
Капитан пронзительно поглядел на него своим прежним, итальянским взглядом, — но то была лишь агония старого.
— Мы хотим будущего!
— Мы думаем раскаяться и стать честными людьми, — неожиданно заявил Роберт Поотс.
Бурдюков стиснул зубы:
— Вас будут судить, — грубо сказал он, терзаясь жалостью.
Прошла минута отвратительного молчания.
— Хорошо, — просто сказал Долинский.
— Очень хорошо! — преувеличил Корсар. Фотограф радостно высморкался за себя и за Дика Сьюкки.
— Вы слышите? — закричал с опозданием Роберт, розовея от восторга, как утренняя заря, — вы слышите? — Нас будут судить, как честных людей! Нас приглашают судиться! Нас принимают!
— Урра!! — грянули пираты.
Бурдюков облегченно вздохнул:
— Нас тоже будут судить. Поговорим дома. Пошли!
Весело расшвыривая ногами колючки и шишки Торгового дома, пираты тронулись в обратный путь. У ворот караван-сарая их встретил турок с овцой. Бурдюков для вежливости погладил овцу по загривку.
— Селям алейкум, йолдаш, — сказал он сочувственно.
Турок вскинул на Василия красные глаза и слабо ответил на приветствие. Вдруг юноша приметил, что взгляд старика метнулся в сторону, а лоб мгновенно пересекся продольными и поперечными морщинами: сотую долю секунды турок ловил в образовавшуюся сеть жуткое воспоминание; затем глаза его удовлетворенно сузились, а в углах губ залегла жестокая складка; отбросив в сторону овцу, он старческими шажками подбежал к Барбанегро и схватил его за руку.
— Мошенник! — закричал турок, подпрыгивая, как на сковородке, — мошенник! Отдай мне мою бороду!
— Он просит вас отдать ему его бороду! — поспешно перевел с турецкого фотограф, — это, вероятно, тот турок!
Лицо Эмилио покрылось испариной; он отер ее тыльной стороной ладони и залился краской, как девятилетний мальчишка, уличенный на месте преступления. Вдруг капитан заслонил его от кредитора своим коротконогим телом:
— Борода — у меня, — сказал он, не сморгнув. — Она валяется у меня на пароходе.
Турок затрясся в новом пароксизме злобы…
— Я буду переводить! — страдальчески шепнул фотограф, — я буду переводить эту интересную сцену!
— Иншаллах! — кричал Хайрулла-Махмуд-Оглы, воздевая к небу дряхлые руки. — Уаллах! Я нищ и стар, и дом мой разрушен до основания… Соплеменники мои снесли с лица земли лавочку нечестивцев, а меня за попустительство отдали на произвол судьбы. О Аллах! Свято выполнял я прежде намаз, — и ты послал мне двух ангелов, шелестевших деньгами, — и ангелы обманули меня! В нищете и старости хранил я единственный залог твоей любви — тридцатилетнюю бороду — священный отросток! Как жену гладил я ее в минуты раздумья и, как жену, щипал ее, сетуя на врагов! Нечестивцы отняли мою бороду, Уаллах! И ты не поразил их громом! Третий день я ничего не ел, и нет у меня больше перспектив! Вах, Мухаммед! Я стою пред тобой голый на голой земле!..
Голос переводчика прервался от волнения. Бурдюков вплотную подошел к турку и, подпрыгнув, схватил его за локоть:
