– Строить дом. Для тебя и твоих детей. И мой склеп. Он хочет забрать меня к тебе.
– У меня детей на родине – одна. И я не хочу твой склеп, мамочка. Давай ты поедешь, а дядя останется, а?
– Ты же знаешь, что я не поеду от родных могил. У меня гипертония, а у вас жарко.
– У нас, мама, кондиционеры, – соврал я. – Но у нас тепло, это верно. Слушай, а может, дяде показаться м-м… м… специалистам… У меня многие сокурсники вышли в люди. А? Подлечат…
– Он плохо слышит. Он плохо слышит любые возражения. Он едет открывать филиал собственного советско-шведско– и скоро-израильского предприятия по торговле шпалами. Вам нужны шпалы?
– Очень. Мама, я должен с ним поговорить! – Голос мой, сиониста и патриота Израиля, неприятно дребезжал.
– На первых порах он поживет у тебя, – перечисляла мама мерно и явно медитируя. – Он сказал, что сможет снять у тебя пару комнат или веранду. Или угол. Ты будешь рад дяде. Он так говорит, а в ответ – не слышит.
– Особенно веранду и особенно – угол. – Я представил себе свежего нового репатрианта, бодряка-дядю трех четвертей века, у себя, в мансарде. На первых порах. Из сионистских соображений.
«Три четверти века я, конечно, не протяну. Мельчает фамилия», – вдруг подумалось мне, мысли приобрели медвяно-багровый оттенок, я хлебнул корвалола.
– Какую мерзость ты пьешь?!! Шлимазл! – зарычал дядя, выдавив, по-моему, дверь.
В одной покрытой узнаваемым серым каракулем лапе он нес елку ростом с сосну (дело было к сочельнику), во второй на отлете – 16 кг напитков. И батон докторской. И апельсины.
– Шалом, – рассеянно сказал я.
– Закусь я принес! – не обратил внимания дядя. – Я еду! Куцгерет! Асенька, распорядись.
– Барух аба, – сказал я автоматически.
– Я не буду тебе обузой, – высказал интересную мысль Абрамыч. – Я полезен и еще ничего, могу собирать апельсины!
«На моей веранде», – молча подумал я.
Дядя собирал апельсины и запихивал их в золотой рот. Как Аполлинер, с кожурой. Я помотал головой, отгоняя морок. Морок не отгонялся.
«Эхад, – быстро считал мой мозг застарелого сиониста, – у меня есть кое-какие знакомства в посольстве, фиг он получит визу!»
– По системе бекицер! – возгласил, не слушая моих мыслей, дядя, разливая «Грейми» по фужерам. – Виза у меня есть!
Я поперхнулся.
– Виза у него есть, – сказала мама, смотря на меня как на коклюшного.
– Штаим, – прошептал я, отдышавшись, – а развод?! Ты же женат на тете Дарье… э-э-э… как ее, Ульяновне? Тебя же не выпустят!
– Я все оставил этой стране, – услышал меня дядя Абрамыч. – Хватит, попили моей крови, пора к родным осинам! Есть у вас там осины? А то мы поставим вам осины по бартеру, если напряженка.
«Осина – это интересно, – подумал я неторопливо и выпил. – В конце концов – и это выход…» Мама протянула мне гефилте фиш, я съел, хотя терпеть не могу. Мама удивилась и еще пуще расстроилась.
– Лехаим! – часто взревывал дядюшка.
Дядя влил в себя пинту… Или галлон… В общем – четверть.
– Я выучу идиш! – орал он, не слушая моих возражений.
Впрочем, я не возражал. «И я выучу, – подумалось мне. – И айда я в Бруклин, от греха подальше. А что? Там тоже израильтяне живут… (В этот миг я позабыл, что даже молодожен, так скрутило.) Сменю фамилию. Утром встал, помолился на восток, где мансарда за океаном, и – бесейдер. Тоже жизнь…»
Дядя пел, блестя зубами и глазами, «Эвейну шолом алейхем», норовя увлечь маму в пляс. Мама оборонялась палочкой. Вечер, как говорится, удался.
Я пустил в ход правительственные связи. Я скопил денег и послал дяде слуховой аппарат.
– Пришли труды Бен-Гуриона! – накалял мне трубку дядя Абрамыч. (Коллект.) – И спроси, не нужны ли плахи из пихты?! С предоплатой. Слушай мать.
Мама вздыхала в телефон. Шли годы. Три года внешнего покоя, под которым все бурлило. У меня были знаменья, и предчувствия, и знаки.
Дядя в каждый мой кавалерийский рейд в Ленинград (Санкт-Петербургской железной дороги) аккуратно появлялся у мамы с коньячком и громко рассказывал нам об апельсинах, которые он будет собирать со своей местной невестой у домика на берегу Петах-Тиквы, который дом он построит для меня, мамы и моих детишек. Все как-то утрясалось, я успокоился…
Позавчера меня поднял с только что отреставрированной постели пожарный звон телефона. В четыре утра.
– Я на родине! – грохотал дядя Абрамыч. – Какие здесь у вас бюрократы! Стыдно за Бен-Гуриона. Ничего, я таких по зоне бушлатом гонял. Я их всех тут
